– Все. Можете идти… Я соберу специальную комиссию.
Дома Валя сказала:
– Не пойду я на комиссию. Я боюсь.
– Глупенькая, тебя же лишат диплома. Будет считаться, что тебя выгнали из института…
– Пусть.
– Ни образования, ни профессии – это все пусть?
– Павличек, конечно, пусть… Ты меня не любишь, а остальное меня не интересует.
– Да прекрати же!
– Но ведь это правда. Вот хоть поклянусь.
– Ты только на комиссии этого не скажи.
И Гребенников засел за телефон. Дело было нешуточное. Один подобный случай когда-то уже был. Тогда все кричали: «Беспрецедентно! Непостижимо!» – и комиссия не только выгнала девчонку из аспирантуры, но и лишила диплома с высшим образованием. Председательствующий ей сказал: «Даже в школе вы преподавать не имеете права», – диплом забрали, не моргнув глазом. Скандал был громкий. Это было три года назад.
В первую очередь Гребенников позвонил Черникову.
– Ничем не могу помочь, – отрезал тот.
На следующий день Гребенников поехал к нему домой. И теперь он просил, как муж просит за жену. О том, что они разведены, он, разумеется, умолчал. Гребенников просил, чтобы Валю отчислили (так и быть!) из аспирантуры, но курс института он самолично переповторит с Валей в этом же году.
– Я обещаю вам, обещаю, – просил он.
Но все напрасно. Черников был не просто тверд в своем, он жаждал справедливости. Он терпеть не мог симпатичных девочек, получающих те или иные дипломы и степени за свои улыбки.
– Но это может вылиться в скандал. В позор! – уже взмолился Гребенников.
– Может.
– Побойтесь бога. Вы же помните тот случай (он назвал фамилию). Тот случай, что три года назад…
– Я не только помню, – сказал Черников.
– То есть?
– Я был председательствующим на той комиссии.
Когда Гребенников вернулся домой, Вали уже не было. И чемоданчика, который она все время собирала, не было тоже. Уехала. Записка доподлинно была такая: «Павличек, облачко мое. Я уезжаю насовсем. Жаль, что ты меня разлюбил».
И теперь Гребенников, встречая знакомых, говорил:
– Новость: Валя уехала.
Голос его был ровный:
– Да, совсем уехала. В какой-то маленький городишко. Нет, не на родину – куда-то на Волгу, адрес не оставила…
Месяца через два в его голосе уже можно было расслышать радость:
– Разошлись?.. Мы ведь давно разошлись. Да, я один. Аспирантуру она бросила – все бросила. Радуюсь?.. Да, пожалуй, радуюсь. Первые дни было тоскливо, уехала – это все равно что умерла. Ну хорошо, пусть преувеличиваю… Но главное вот в чем: сначала я печалился, а теперь вдруг почувствовал себя счастливым.
Гребенников был похож на человека, оправившегося после тяжелой болезни. Иногда, рассказывая, он вдруг плакал:
– Я живым себя почувствовал! Живым!..
Глава 6
Прошло еще три или четыре года. Гребенников стал известным инженером. Что называется, с именем. Валя так и исчезла, не было даже слухов. Тиховаров был уже с хорошей, признанной диссертацией.
Вот именно. Каждый ушел в свое. Волна кончилась, распалась – мы как «мы» перестали существовать. Никто и никого не видел, да и, кажется, не хотел видеть. А случайные встречи это подчеркивали. Дважды или трижды я встречал своих знакомых в метро, а они меня «не заметили», обошли стороной, чтоб не здороваться. А ведь я ничего не сделал им плохого и не подсмеивался над ними в ту пору, когда мы были дружны. Не пытался соблазнять их жен. Не был горьким пьяницей. И не стал бы тут же одалживать у них денег.
А затем я сам дважды обошел стороной кого-то из наших, уже других. Они ничего мне не сделали плохого. Не подсмеивались. Не были горькими пьяницами. И так далее.
Я даже не успел подумать, почему я их обошел стороной. Это было машинально. Без эмоции. Без мысли.
А мысль пришла позже. Однажды еще один «не заметил» меня в метро. Он вышел на какой-то станции, а я за ним. Он сел в автобус (ну, думаю, паразит). И тогда я сел в тот же автобус, специально. Он сошел с автобуса и бегом к электричке, он весь потом покрылся – я за ним. В электричке я сел прямо против него. И это был не он. Похожий внешне, но не он. Незнакомый. И тут я уже не мог не подумать, что, может, потому мы и обходим друг друга. Ведь, в сущности, не знакомы. Другие люди. А осталась лишь внешняя схожесть. Однажды все же зашел Тиховаров.
– Привет, – сказал он, протягивая руку и как-то странно отстраняя вбок левую. Оказалось, летом он ходил в поход по Заполярью, где-то упал и сломал левую руку. Помощи ждать было неоткуда, он сам сделал себе лубки, подобие лубков, и рука срослась, хотя и чуть-чуть криво. Надо полагать, ему было в те дни больно. «Покричал я… Я тогда хорошо покричал», – рассказывал он, слегка посмеиваясь.
– Почти незаметно, – сказал я. – А как при еде, в работе? Не мешает?
– Нет.
Мы посидели, поговорили. Вспоминали наш городок. Вспомнили Валю – где-то она сейчас?..
– Кстати, – сказал Тиховаров, – видел я Гребенникова. Вчера… И, кажется, он говорил, что хочет тебя видеть.
– Меня?
– Да.
– Может быть, что-нибудь новенькое о Вале?
– Не знаю.
Мы еще посидели, повспоминали и попели наши песни. Он здорово помягчел. Он впервые не говорил о Вале плохо. Он в конце сказал:
– Надо все-таки видеться, старина. Надо видеться. Мы как-нибудь зайдем к тебе с Дужиным Олегом. Договорились?
На следующий же день я приехал к Гребенникову на работу. Он был теперь заметной фигурой. Кроме того, я уже был наслышан о том, что Гребенников сейчас очень дружен с одной сотрудницей – молода, только что окончила вуз, хороша, мила и, как все повторяли в один голос, талантлива. Чего же, как говорится, еще?.. Я увидел его: Гребенников был весьма посолидневший и со строгостью в лице. Я спросил с некоторой шутливостью:
– Слышал, что ты женишься?
– Да.
– А меня зачем хотел видеть?.. А-а, понял. Шафером?
– Нет, – он не улыбнулся; он был строг, и, надо сказать, это ему шло.
Я спросил, в чем же все-таки дело. Зачем я ему нужен?.. Я не очень с ним церемонился, он производил впечатление уж очень респектабельного молодого ученого с совершенно наладившейся судьбой. А заметная седина, память о Вале Чекиной, делала его благородно-красивым. И плюс ко всему (тут я могу быть не прав) я не мог отделаться от ощущения, что всю эту историю с Валей, свою неудачную женитьбу и свои страдания он носит теперь как медаль.
– Приехала мать Вали, – сказал он все с той же солидностью.
