– Плохо тебе будет, – сказал я.
– Ну, вот еще!.. Нечего пугать! – Она засмеялась.
Я не мог ей объяснить, я только чувствовал, что ее уносит куда-то в сторону. Уносит все дальше. Так мне казалось. Тогда я ее не понимал. Такая была минута.
Я сказал:
– Я вот понимаю Вику Бурмину. Понимаю Галю Несмеянову… Помнишь Галку?
– Помню.
– И даже Ларису Чубукову понимаю. Они все стараются, живут с семьей или без – но стараются, что-то делают…
– Ну а я не умна.
– Другие тоже не умны, но ведь заняты, живут, а что такое ты? Что такое Валечка Чекина?
– Ну и что она такое?
– А черт знает что… Ты уж прости, что я о таком прописном язык распустил. Но ведь тебе важно что? Поехать на какой-нибудь симпозиум. Пожить в гостинице. Чтоб ковры и вино. И чтоб за тобой поухаживали на каком-нибудь банкете. Какая-то околонаучная дамочка… Разве нет?
– Ну и наплевать, – сказала она. – Миленький, я ведь всего этого не понимаю. Ты вот говоришь, а я даже не знаю, как я со стороны выгляжу.
– А ты знай. Я же не солгу. Я тебе как земляк говорю.
– Только как земляк?
И этот бесенок заглянул мне в самые зрачки.
– Да ну тебя к черту! – сказал я, вставая и уходя в комнату.
– Ну, иди, иди сюда, – засмеялась она. – Дразнить не буду.
Я вернулся и стал опять объяснять ей, как моя землячка Валя Чекина выглядит со стороны.
Она вздохнула и улыбнулась:
– Но ведь это все для меня как-то слишком умно, миленький!
Она заговорила:
– А ведь любовь – это важно. Ты разве не знаешь, что говорил Пушкин?.. Он об этом много говорил: «Пока ты молод…» – и дальше о любви. Что-то замечательное. Я забыла. В общем, стихи такие были.
– Стихи?.. (Когда она рассуждала, это надо было послушать!)
– Ну да, миленький. И очень красивые!
(Это ее «миленький» раздражало меня.)
– Валь, по-моему, ты очень счастлива, когда притворяешься совсем уж дурочкой?
– Ага! – Она звонко рассмеялась. – Ну, пока. Не печалься, миленький! – Она встала и ушла.
Я остался один. Пытаться передать ее обаяние – это, видимо, все-таки невозможно. Смысла нет описывать глаза, руки или жесты.
Прошло три или четыре года. Это если считать от распределения. В эти три года Гущин и стал самым молодым академиком. Тиховаров защитил кандидатскую. Дягилев погиб.
Хромая и некрасивая Женечка Лукова вышла замуж за красавца актера одного из московских театров. Сначала он был в ТЮЗе, где играл Павлика Морозова и иногда Володю Дубинина. Ему было тридцать лет, когда он перешел в театр более высокого ранга: теперь он играл Кречинского. Он действительно был красавец, первый сорт. Ума не приложу, как он разыскал нашу тихонькую хромоножку. Или как она его разыскала. А жили они, так сказать, прекрасно.
Егоровы, то есть Егоров и Надя Цаплина, тоже жили прекрасно. Гущины и Чуриловы жили хорошо. А Гребенниковы, после того как опять сошлись, жили опять же неважно. Все шло своим чередом.
Жили неважно. Но это еще не значит, что они не были счастливы.
Дягилев ушел из института на четвертом курсе. Все колебался, не взять ли отпуск с правом восстановления, но так и не взял. Волокитное дело. Он стал матросом – объездил весь белый свет. Тонул. Болел. Охотился под водой. А в одной из стран Ближнего Востока попал в холеру.
Кораблю там было приказано покинуть порт, и Дягилев вернуться на него не успел. Двадцати четырех часов не дали. Дягилев и некий Стефан, провиантщик с польского судна, оказались там вдвоем. Без языка. И с очень незначительной валютой. Вдвоем они пробирались ночами через всю страну, прячась и обманывая холерные патрули. Сумели перейти границу. И уже в другой стране пробрались в порт. В порту, уже видя на близком расстоянии корабль с польским флагом, Стефан умер. Он умер, повторяя свое «не сгинела». Поляк всегда поляк. А Дягилев холеру пересилил. Он сумел попасть на чей-то корабль. Затем добрался к своим. Уже тут погиб, гоняясь за какой-то необыкновенной рыбкой. Он очень любил подводную охоту. Так и погиб.
Ну-ка, скажите, что он не был счастлив.
Весельчак Толя Тульцев женился в третий раз. Он был, кстати сказать, хорошим инженером. Но ему все «было мало». «Жизненная нитка – это мура, хочешь, я тебе расскажу о жизни?» – сказал он.
Он сказал, что провинциал должен найти в жизни нечто, что полностью задавит ему мозги и выбьет из него веселость. Ему нужен груз, как ослу. Иначе провинциал не будет счастливым. Иначе он будет думать, что вот приехал сюда, а так-таки ничего и не нашел. Груз, чтоб от тяжести обвисли плечи и вывалился язык. А в качестве дополнения хотя бы маленькую гипертонишку. Для начала… И вот у Толи была уже третья жена. И ребенок был. И гипертонишка. И у каждой из двух оставленных жен было тоже по ребенку. Но ему все еще «было мало».
И однажды он заговорил так:
– Со мной что-то странное. Я хочу бегать на длинные дистанции.
Сначала все решили, что Толя попросту спятил.
А страсть к бегу тем временем разгоралась. Толя всерьез участвовал во всех соревнованиях для начинающих. И ведь уже была не юность. И алименты платил по двум каналам. И в своей семье тоже – болели. И вот инфаркт, и только тут плечи Толи обвисли, глаза посуровели, веселье пропало, и плюс та самая небольшая гипертонишка. Весь ассортимент. Груз был найден: Толя Тульцев стал счастлив. Наконец-то. Он так и говорил:
– Тяжело, хоть в петлю. Жизнь жуткая. Я уже не помню, когда я смеялся. Нет больше Толи Тульцева… – И добавил: – Но, ты знаешь, кажется, я наконец-то утолил жажду.
Вот так все и шло. Своим чередом.
Была такая девочка. Валя Чекина. Жила в провинциальном городке, жила без отца, неплохо училась. Провинциалочка. Поступила в институт в Москве. И даже закончила его. Вышла замуж за своего однокурсника Гребенникова. Увлеклась – и вышла замуж за другого. А затем опять вернулась к Гребенникову. И они опять неважно жили.
Была она и нелживая, и неискренняя. Была вне этих слов, сама по себе. И это ерунда, что я так подтасовал факты, чтобы в конце ее как бы наказать за ее переменчивость. Этого нет. Я бы и рассказывать не стал такого… Я считаю, что она счастлива. И всегда была счастлива. Я на этом стою. В этом есть не очень-то выразимая, но очень важная мысль.
Глава 4
Все, кого я ни встречал из «наших», говорили, что Гребенниковы живут плохо. Валю поругивали, но еще больше осуждали самого Гребенникова: «Тряпка, а не мужчина. Слюнтяй. И чего он с ней мучается?.. Оторвал бы разом – и кончено…» Такие вот разговоры.
Я слышал, что живут они по-прежнему в Подмосковье, и что «все у них плохо», и что Валя все еще не может окончить аспирантуру. И оказалось, что так оно и есть. Однажды Гребенников приехал ко мне ночью, и я узнал, как говорится, из первых рук.
