Он очень тихо сказал:
— Я ведь так и делаю.
Он ушел.
Я тоже вышел, позвонил из автомата на работу, кое-как отпросился на полдня — и теперь был свободен.
Сразу же (и довольно спешно) я отправился к поэту-лингвисту, я волновался, — я почему-то был уверен, что увижу там и Валю и этого Корнеева, — оказалось: ни его, ни ее. Только секретарша. Я как-то сник после своего разгона и бесцельно прохаживался около кабинета с надписью: КАБИНЕТ ЛИНГВИСТИКИ. КОРНЕЕВ ИВАН ПАВЛОВИЧ. Надпись, то есть табличка, была новехонькая, кабинет тоже новый — видно, поэт только-только пошел в гору… Не придумав, что делать, я рискнул повторить старый ход, который когда-то сделал Гребенников, — то есть я опять вошел и спросил секретаршу:
— А не подскажете хотя бы, где находится дача Ивана Павловича?
Секретарша фыркнула, сверкнув в улыбке двумя передними зубами, здоровенными, как у зайца:
— Он молод… У него нет дачи.
— Будет и дача, — сказал я, чтоб хоть что-то сказать, и улыбнулся: — Дело наживное.
— Вот тогда, пожалуйста, и приходите, — пропела она с издевательской нежностью.
* * *
Я решил съездить к брату Вали. В моей памяти он был все тем же вялым мальчиком, и я с трудом представлял, что он здесь, в Москве, и учится в каком-то специализированном училище ресторанных работников. Не скажу, что быстро, но я нашел.
— Здесь общежитие ресторанного училища?
— Нет, — ответила мне вахтерша с вызовом, — и никогда его здесь не будет!
Дело в том, что училище своего общежития не имело — арендовало ровно один этаж в этом вот здании. «Ресторанников» здесь не любили, и, видимо, не без причины.
Я отыскал этаж — полутемный и с устоявшимся запахом пива.
— Эй! — крикнули мне из полутьмы коридора. — Чего тебе?
Я молчал, потому что никак не мог сообразить, откуда идет крик.
Оказалось, что голоса шли откуда-то снизу, от моих ног. Я вгляделся. Вдоль коридорных стен — справа и слева — сидело человек десять, юнцы, совсем зелень, около них шеренги пивных бутылок. То есть сидели эти парнишки на полу, на корточках, спиной привалившись к стене, а около стояли бутылки.
— Мне Чекина… Сергея Чекина.
Один из сидящих у правой стены сказал хрипловато:
— Скажем, где Чекин, если всем поставишь по пиву…
Я молчал, глаза привыкали к темноте.
— Ну, угощай, угощай! — подбадривали меня голоса.
Тут было лучше промолчать, и действительно — один из сидящих оценил мое молчание и, вдруг вскочив на ноги, сказал:
— Да отстаньте же от человека! — И бросился ко мне. — Старичок! — закричал он звонко. Он попытался меня обнять: — Помнишь, мы с тобой у Сережки праздновали? Не помнишь! — Он говорил и дышал пивом: — Я-то думаю, где ты мне в душу запал?.. И вдруг сообразил. Вспомнил. Старичок, займи мне рупь.
Я улыбнулся — делал вид, что и правда виделись и что я его узнал.
— Что это вы стены подпираете? — сказал я, не спеша отыскивая в кармане рубль.
— Гульнули, старичок. Гульнули.
— Весело было?
— Ничего!.. Уж третий день гуляем. Три дня назад — ого! Мы тогда как раз сдали зачет по вегетарианским блюдам. Ну и тут же — сам понимаешь.
— Ну, разумеется, — сказал я.
Им всем было лет по шестнадцать-восемнадцать.
— Этот — тоже будущий официант? Что-то он нестойкий, — сказал я про одного — тот сидел у стены, вдоль стены и съехал, уткнувшись головой в пол: отключился.
— Да, он слабенький… Кстати, и на зачете срезался. Бедняга не знал, что такое спаржа.
— Держи рубль.
— Тридцать девятая комната, старина. Все честно.
— То есть Чекин в тридцать девятой?
— Ну да. Пройдешь налево, а там смотри по номерам — ну, пока!
Он кинулся было за пивом, но кто-то из сидящих протянул ему несколько книг:
— У девчонок спер. Сдашь в книжном, и еще будет рублишко.
— Ладно.
— Только быстрее! — Они понимали друг друга с полуслова.
Я прошел вдоль коридора. Девушек я тоже увидел — на крошечной кухоньке они что-то жарили. Одна из них очень предупредительно и мило спросила меня:
— Вам куда?
— В тридцать девятую.
— Поверните налево, и там — четвертая дверь.
— Спасибо.
— Не за что. Здесь так темно, что можно заблудиться.
Я нашел комнату с нужным номером, постучал (не ответили), а затем толкнул дверь.
* * *
В довольно светлой комнате стояло четыре, нет, пять кроватей, — на двух из них лежало по человеку, спали. Оба спали одетые, помятые, оба молодецки храпели. Когда я вошел, тот, что слева, поднял голову. Поднял и тут же уронил, однако уронил уже боком — так, чтобы и лежать, и меня видеть.
— Здравствуй, земляк, — сказал я.
Это был юный Чекин, брат Вали. Довольно высокий, гибкий, с чрезвычайно смекалистым лицом юнец — он не вставал и лежа меня рассматривал.
— М-м… — проговорил он. — Деньгами пахнет.
Он глядел на меня и как бы оценивал:
— Впрочем, так себе… Серенький.
Он зевнул и, зевая, докончил мысль:
— В моем положеньице — ты тоже фигура.
Он говорил с тем характерным, нескрываемым гонором, какой имеется у провинциалов, удивительно легко и быстро освоившихся в Москве, — рассуждения свои он вел по-прежнему лежа.
Я сел.
— Трещит? — Я показал на его голову.
— Просто потрясающе, — подтвердил он.
— Ты все еще не узнал меня?
— Я?.. Да ты в своем уме?! — оскорбился он, хотя, конечно же, он не узнал (да и не мог узнать!), и тогда я назвал себя. И сразу же перешел к делу. Я стал объяснять, что мне нужно найти Валю и что она куда-то делась.
— Да ты дальше не объясняй — я мою сестричку знаю!
Но о том, где сейчас Валя находится, он не знал и помочь мне не мог. Это было ясно.
Очень быстро (двумя-тремя вопросами, а спрашивал он напористо, хотя все еще лежал, свесив левую руку к полу) он выудил у меня всю известную мне информацию, то есть что Валя была на симпозиуме и что часто мелькала в обществе некоего поэта Корнеева, который в то же время еще и лингвист и даже завкабинетом лингвистики при таком-то институте.
— Корнеев, — сказал он раздумчиво и явно стараясь запомнить.
— Да, Корнеев.
— А как зовут, скажи-ка еще раз.
— Иван Павлович.
