— Что такое? — спрашивает Майя оттуда, с кухни.
— Да ничего. Но маленький денежный ручеек кончился.
Майя подходит, пробегает глазами письмо:
— Плохо… Я ведь привыкла на ручеек рассчитывать.
Ключарев минуту молчит — думает.
— Я чувствовала, что что-то неладно. Видимо, Рюрик тебе звонил. А когда не дозвонился, решил написать…
— Не звонил он. Письмом отказать удобнее.
Майя сникла — так всегда, если неприятность случается на ночь глядя. Она вертит в руках письмо. Ключарев же решает, что наплевать. И слава богу, унижения кончились. Будет он еще расстраиваться в такие минуты!..
— И поедем мы туда все вместе. Главное, я хочу, чтоб дети — понимаешь! — чтоб дети увидели.
Он продолжает говорить и достает чемодан — щелчок замка, первый звук дороги.
— Ты все-таки позвони Рюрику, — говорит Майя тихо.
— Ладно. (И не подумаю.)
— Ты ему как бы между прочим. Ведь не может быть, чтоб он отказал тебе без объяснения…
А Ключарев опять о своем, о Поселке, — и начинается как бы дуэт. А руки укладывают в чемодан необходимое (руки Ключарева) или вынимают из шкафа, молчаливо предлагая: «А это возьмешь?» (руки жены)… Неужели они не помнят, как рабски, буквально за копейки, работал ты для них ночами?.. Ничего они, Майя, не помнят. Это мы помним, а они не помнят… Руки (жены) хлопочут, из отобранной горы тряпок руки выбирают самое необходимое и укладывают на дно в нужном порядке, а затем руки (это уже руки Ключарева) застегивают чемоданчик, сдавливая его так, что немеют пальцы.
Наконец Рюрик забыт. Проводы — вещь святая. И вот те самые тихие минуты, когда все готово и собрано, а стука колес еще нет. И Ключареву опять хочется быть лучше и проще.
— Жена, — говорит Ключарев нарочито торжественно, как на сцене, — я хочу помыться перед дорогой!
— Слушаюсь, полковник.
— Жена.
— Что такое?
— Люби мужа. Помни его. Не дерзи.
Майя в конце концов вспылила:
— Болтун! Ей-богу, надоело.
А Ключареву не надоело ничуть. Он балагурит, открывает кран и наполняет ванну. Горячо. Пар. Он обожает этот водяной жар и блаженную расслабленность тела. И когда уже вылезает, раскрасневшийся и чистый, басит:
— Ах, хорошо!
Он босо шлепает к постели — перед этим открывает окна настежь, — лежит не укрываясь, дышит.
— И ведь не простынет! — говорит Майя с оставшейся укоризной в голосе.
И верно, он не простынет. Это похоже на некий внутренний механизм (последняя ниточка Старого Поселка, добротность генов и естественного отбора), и этот механизм сам собой через полчаса-час как бы нашептывает Ключареву на ухо — даже если Ключарев спит, пьян, болен, в любом случае, — он вдруг нашептывает: «Хватит. А вот теперь встань и прикрой окна», и тут Ключарев послушно выполняет, даже если он спит, пьян или болен. Но пока сигнала нет, можно лежать и лежать, хотя сегодня и холодно, и ветер.
— И надо ж быть таким здоровым! — продолжает Майя, оглядывая его не без зависти. И рассуждает уже деловито: — В нашей суматошной московской жизни для тебя это как подарок…
Ключарев с наслаждением вдыхает холодный воздух и говорит любимое словцо:
— Дар.
На минуту он грустнеет, думая о том, чей это дар. И откуда он. Последняя ниточка.
* * *
Ночь. Ключарев пока не спит. Он лежит, и вокруг темнота комнаты, и уже подступает сон. (Завтра дорога!) Хочется закурить, затянуться, — не надо бы, ночь уже… И вдруг думается. О письме Рюрика. Ключарев еще тогда понял суть письма, но жене не сказал: лишняя обида. То дерьмо, которому Ключарев не написал отзыв, вроде бы в стороне, но — за него просила Наташа, а к Наташе вхож некто Шикин. Свой человек. Свой, а не просто так. А Шикин и Рюрик приятели (как можно быть приятелем Рюрику — да, говорит, дружу с мумией, а что?)… Так что круг легко и понятно замкнулся. Свои люди.
Или — и тоже ненавязчиво, спокойно — представляется вся эта компания, застолье и шум, и руки всех тянутся к тем замечательным фужерам с поразительно тонкими ножками. О Ключареве они уже поговорили. Мельком, конечно. И вот Наташа (и это она уже острит, пошучивает) бросает фразу: «Ключарев не помог нам с отзывом — зато поможет в другом!» В переводе с юмора это означает, что внештатную работу заберут у Ключарева и передадут кому-то. Может быть, тому же дерьму, который без отзыва, а может, и другому или третьему — не суть важно. Важно, что деньги будут там, среди них, в их группе. Были у них, у них и останутся.
— Как это Ключарев поможет? Я не понял, — скажет кто-нибудь среди застолья.
И этому недотепе, лишенному чувства юмора, пояснят, что у Ключарева забирается его побочный заработок, и тем самым (вот она, тонкость мысли!) Ключарев будет как бы отдавать им свои деньги. А это уже можно считать помощью. В шуточном, разумеется, смысле. В утонченно-шуточном.
— Не помог в одном — поможет в другом! — повторяет Володик Зарубин слова Наташи в неописуемом восторге: сшибка мыслей, а ведь вершиной сшибки всегда истинное «бон-мо».
И лишь Хоттабыч, щуря умные глаза, вздохнет:
— Ну и язычок у тебя, Наташа.
И уже в последний раз они поговорят о том, каким нехорошим оказался этот Ключарев. Работа, мол, да, не блестящая. Но, господи, сколько ж делается неблестящих диссертаций, и уж он-то, Ключарев, об этом знал… Ладно, мол. Хватит о нем.
И вся компания представляется просто, ясно, понятно. И нет озлобления против них. Ночь. И завтра ехать. И бог с ними. Пройденное. Уже пройденное… И в общем, это даже занятно, что их кольнуло. Задело, значит.
Завтра — дорога. Ключарев засыпает, и даже во сне счастливая улыбка нет-нет и ползет по его лицу.
* * *
И последнее. С глазу на глаз с начальником. После совещания. Иван Серафимович объясняет Ключареву, что в командировке надо будет держаться строже. Дело придется иметь с Назаровым. И тут важно не растаять, взять нужный тон — ведь оттенок отношений наложится на все наши шесть лет…
— Назаров — инженер интересный. Но льстив… И хитер как бес.
— Я слышал о нем, — говорит Ключарев.
— Так что смотри. Не дай им диктовать, как и в какой последовательности нам работать…
— Понял.
Иван Серафимович трогает пальцами свой новый галстук.
— Нравится? — спрашивает он, смеясь.
— Заметный.
Они оба смеются.
— От дублирующего второго отдела, — говорит Иван Серафимович, — поедет Бубин-Ярцев. Знаешь его?
— Нет… А как он?
— Новичок. Но, говорят, толковый… Вот вдвоем и поедете. Он сейчас придет — обещал быть с минуты на минуту.
