— Все Андрей, — сказал я, перекладывая тяжесть на плечи друга. — Это ведь он меня из кукуевских степей вызвал. От работы оторвал. От хорошей, между прочим, работы.
Бученков, должно быть, не спал и прислушивался. Лежал в постели ни жив ни мертв. Завтра с него будут снимать большую стружку. Бедняга. А тут еще с грохотом раскрылся мой чемодан. Сам собой. Он у меня с причудами.
— О господи, — сказала теща.
Через десять минут Бученков прокрался ко мне на кухню на цыпочках. В доме это был, видимо, его излюбленный способ передвижения. Я уже лег — лежал на раскладушке. Свет был погашен.
— Ну что?
— Глаза слипаются, — сказал я. — Завтра поговорим.
— Олег… Ну что Галька?
Он сел на край раскладушки.
— Галька как Галька, — сказал я, потому что сказать было нечего.
Бученков закурил. На кухне ему это разрешалось. Потому что теща тоже этим делом баловалась.
— Ты опять уедешь? — спросил он.
— В степи?.. Черта с два. Мы еще повоюем.
И тут он начал вздыхать:
— Теперь уже поздно, Олег. (Вздох.) Что же теперь делать, если жизнь так повернулась. (Вздох.) Он ведь уже с ней спал. (Вздох.)
— Подумаешь, событие, — сказал я.
— Не событие?
— Может, еще и не спал. Полгода не такой уж большой срок. Может, ему недосуг.
— Все шутишь. (Вздох.)
— А ты не дергай меня!
— Тише…
Вот так мы и говорили, и я стоял на своем. Я не строю из себя гиацинт. Ясное дело, гадостно, что этот Еремеев с ней спал. Но ведь никак не переиграть. Необратимое явление. И к тому же меня часто уверяли, что, если женщину любишь, не это главное.
Глава 2
С утра я хотел было кинуться в этот самый текстильный НИИ, но здесь были двенадцатиэтажные дома, а не кукуевские степи. И было ясно, что начальника раньше, чем в обед, не увидишь. А чем заняться до обеда?
Тем более что меня выдернули из теплой раскладушки в шесть. То есть ровно в шесть. Если тебя подымают и запирают за тобой дверь в такую рань, есть два замечательных места, чтобы околачиваться. Курский вокзал и Центральная библиотека. Предпочтительнее библиотека — ее я и выбрал. Там можно было встретить кой-кого из знакомых. Пообщаться и поговорить. И глядишь — совместно с ними (у них!) решить проблему ночлега.
Но мне не повезло. Я лишь почитал, посидел в тепле и выпил кофе. Впрочем, вскоре попался какой-то возбужденный малый. Сказал, что меня хорошо знает. Но тут же исчез.
— Выпьем лимонаду? — сказал он.
— Чего?
— Лимонаду.
Он сказал это очень торжественно и через минуту исчез. Я думал, он в буфете — там его не оказалось. А жаль. Он мог оказаться студентом. И провести меня в свою общагу, а там и ночлег.
В одиннадцать ноль-ноль я уже был в текстильном НИИ.
Час я базарил в отделе кадров — в конце концов я им поклялся, что сумею временно прописаться у родичей. У таких-то. Такой-то адрес. Это были родичи, с которыми родственных связей мы не поддерживали. Я о них еле вспомнил.
Девчонка-кадровичка не верила. Она раскопала их телефон и позвонила им. А они даже не удивились. Сказали:
— Разумеется, мы его пропишем.
И еще сказали:
— А где Олег? Нельзя ли поговорить с ним?
Я замахал руками: нет, нельзя, скажи, что меня нет рядом. Я вдруг вспомнил черточку этих моих родичей. Они любили быть добрыми.
Кадровичка подытожила:
— Теперь идите к начальнику лаборатории. — И улыбнулась: — Теперь все в порядке. Теперь только от начальника и зависит.
Я уже взмок от разговоров, а еще пришлось носиться за начальником с этажа на этаж — искать. О лаборатории я за это время узнал вот что. Кое-какой наукой они, конечно, занимались, но, в общем, существовали благодаря побочным изделиям. Плетеные галстучки. Авоськи. Расшитые пояса для морских офицеров. И тому подобное. Что-то вроде подпольной фабрики вблизи Мцхеты. Но только все законно. На хозрасчете.
— Здравствуйте. Садитесь.
И когда я сел, он спросил в лоб:
— Ну и кто вы есть?
Начлабу было лет под сорок, матерый. Страшно важничал. Хрен лысый. Поглядывал с прищуром и расспрашивал. Но вся его спокойная и уравновешенная жизнь длилась до поры до времени, пока он не спросил, что же меня привело именно в эту лабораторию.
— Ваше имя, — сказал я. — Ваше научное имя.
Он слегка покраснел и улыбнулся этак насмешливо. Дескать, не проведешь. Он даже постучал карандашиком по столу. Сделал недоверчивую паузу. И тем не менее, клянусь, он поверил.
— Из Кукуевска?.. Я что-то такого города не знаю.
— Крохотный городишко. Бараки.
— И там слышали о моих работах?
— Конечно!
Он покачал головой, он сомневался. И чем больше он сомневался, тем больше он верил. Это было ясней ясного. Вздумал меня расспрашивать. Хрен лысый.
— Я хотел бы сегодня же приступить к работе.
— Сегодня же? — У него глаза полезли на лысину.
Он решил, что впервые в жизни наскочил на молодого творца, начитавшегося журнала «Юность».
Он сказал, что надо ждать приказа о зачислении.
— Но я хотя бы ознакомлюсь с работой, — настаивал я.
И тут ему стало совестно. Всем нам хоть однажды в жизни бывает совестно оттого, что мы не творцы-фанатики. Не гении. Он уже понял, что я беззаветно предан науке. И что хочу сгореть. И теперь ему стало чуточку совестно, потому что я мог разочароваться в его лаборатории.
— Видите ли, Олег Нестерович (это я), мы занимаемся не только наукой. Есть, кроме науки, всякие промышленные нужды (это авоськи!)…
Я кивнул: понятно.
— Я хочу, Олег Нестерович, чтоб вы через месяц не заявили мне, что вам у нас скучно. Что здесь не жизнь, а тоска зеленая.
И я ему опять головой. Как лошадь. Понятно. Понятно. Понятно. Понятно.
* * *
Лаборатория представляла собой длиннющую комнату. Полуцех. С совершенно белой торцовой стеной, как в кинотеатре. Там не было ни окна, ни крючка, ни гвоздя — нечто абсолютное в своей белизне. Даже глаза резало.
Сидели там две старухи в очках и вязали на спицах. Младшие научные сотрудники. Так они представились, когда я сказал, что прибыл работать.
— А где народ?
— Обедают.
— А что, мамаши, не попьем ли и мы чайку? — И я стал оглядываться в поисках чайника. Он непременно должен был находиться где-то рядом. Закипать и булькать носиком. Но оказалось, что я ошибся. Отстал от времени. Чай здесь разносили на подносе — в стаканах с подстаканниками. Фирма.
