— У меня тут вещичка, — сказал он.
— Что?
— Вещичка импортная. Хочешь глянуть?
И вот удивительно. Никогда не покупал я вещичек. Не покупал, не знал этого дела, да и вообще довольно равнодушен к шмоткам. Однако я кивнул ему и вышел на лестничную клетку.
Я вышел, и в ту же секунду (не минуту, а именно секунду) мне стало плохо. Удар пришелся куда-то в область виска. Бил не тот, к которому я вышел, а второй — сбоку. Всего их было трое.
Дверь они прикрыли. Так что кино продолжалось в полной тишине на просторной лестничной клетке. И не появилось ни души. Люди были заняты хоккеем. К тому же я не кричал, уже не смог. Я помню удар в сплетение такой силы, что мне показалось, что все кончено. И помню удар поперек спины, это когда я заваливался. Тут я уж точно знал, что отдал богу душу. Били велосипедной цепью.
Но я не отдал душу. Я даже зачем-то попытался встать — и встал — и опять очень скоро улегся.
Потом я лежал, пускал пузыри разбитыми губами. А надо мной, заглядывая мне в лицо, появился Сынуля. Он самый. Мой родственничек. Он и был третьим.
Он довольно четко высказал все, что обо мне думал.
Он добавил:
— Сволочь. У меня скоро опять будет все, что мне хочется. Ты запомнил?
Я запомнил. И еще вот что запомнил:
— Ты, сволочь, думал мне сделать хуже. Ты себе сделал хуже.
Словом, он выступил. Высказался, чтоб облегчить душу. Потому что избиение не утолило его вполне.
* * *
Очухавшись, я выскочил из подъезда и помчался за ними. Но оказалось, что слаб — колени не держали меня. И голова была не своя, будто на нее надели гулкую и тяжелую кастрюлю.
Я зашатался и вдруг плюхнулся на скамейку у какого-то дома. На улице было пустынно. Одни фонари. И откуда-то из распахнутой фортки доносились хоккейные страсти. Я брал снег со скамьи и прикладывал к губам. И потихоньку его ел.
И вот тут я увидел Гальку. Я вспомнил, как она гримасничает. Я услышал, как она смеется.
«А если у него блохи?»
«Олег, отстань!»
«Вымой его сначала».
Я нашел ей тогда котенка, черного, потому что точно такого котенка она в свое время клянчила у вахтерши и было выклянчила, но тот помер от чумки.
Глава 12
Я сидел и прикусывал снег. Была и такая мысль — сейчас он с дружками потащится куда-нибудь развлечься. А к часу или двум ночи я подстерегу его у входа в квартиру.
Я даже встал со скамейки, предвкушая момент, как я его подстерегу. Как он будет перепивший и испуганный, а я появлюсь перед ним. И буду стоять спокойный и голосом ласковый. Но я встал и… сел. Я улыбнулся. Бог с ним. Если уж честно, то кой-какие основания осерчать у него были. И ведь тоже человек.
Я доедал снежок и вспоминал, как Валя-цыган рассказывал о Сынуле: о том, как Сынуля, еще ничего не знавший, как-то ночью пришел в свою однокомнатную квартиру. Сынуля пришел не один — с девицей. Видно, сюда было ближе, чем в родительские хоромы. Или почему-то удобнее.
Им хотелось уединиться. Или, может, выпить, пошарив в знакомом холодильнике.
— Та квартира родительская, — шептал ей Сынуля, — а это моя. Сейчас увидишь.
Ключ у него был, они тихо вошли, но свет им включить не удалось. Сынуля решил, что перегорели пробки. А пробок просто не было — их вывинтили, как и лампочки, как и все остальное, что можно было вывинтить. «Сейчас», — шептал Сынуля. В темноте он и девица пробрались на кухню, к холодильнику. Холодильника не было.
— Олег! — позвал Сынуля, теперь он решил меня разбудить, потому что уж очень все было непонятно. — Олег! — Но жилец не отвечал. Тишина. Сынуля чиркнул спичкой. Пустота вокруг была абсолютная. Из этой пустоты возникли пять или шесть цыганят, которые обступили молодую пару, — Сынуля едва не спятил. О девице и говорить нечего. Оба еле вырвались из квартиры, облапанные с ног до головы, — у Сынули не было кошелька, у девицы перчаток, сумочку она отстояла. Все эти подробности Валя-цыган узнал от своих соплеменников. А я узнал — от Вали.
* * *
Я доел снежок и вернулся. Бученков сидел, воткнувшись в телевизор, — ничто не переменилось, трибуны подбадривали хоккеистов ревом. На все дело, вместе с едой снега на скамейке, ушло меньше часа.
Хоккей кончился, Бученков оторвался от экрана — и даже вздрогнул:
— Что с тобой?
А я, надо сказать, уже умылся. Привел себя в порядок.
— Что с тобой?
Я объяснил. Он был потрясен. Он никогда не видел разбитой морды в такой непосредственной близости. И долго не мог успокоиться. Он был в таком ужасе, как будто увидел мировую катастрофу — гибель детей и женщин.
— Как же так? — повторял он. — Как же так?
* * *
В самолете, надо сказать, тоже удивились — те, кто сидели впереди меня, — они нет-нет и косились на мою физиономию в темно-сливовых подтеках. Было утро. Самолет гудел. А эти двое время от времени на меня оглядывались. И острили.
— Нехорошая примета, — будто бы шепотом говорил один из них. — Посмотри на этого молодого человека.
— Мне думается, он прыгал без парашюта, — предположил второй.
— Думаешь, он из тех, что разбились прошлым рейсом?
— Ну, ясно.
— Говорят, их всего восемь человек уцелело.
— Семь.
Это они так шутили и пугали окружающих. Им было по пятьдесят лет, а трепались, как пацаны. Подчеркивали, что ничего они не боятся. И лица у них были соответствующие. Храбрецы.
* * *
А потом пошли дороги — они самые.
Сначала по дорогам ходили автобусы. Тебе давали билет, и ты успевал потрепаться с кондукторшей. А потом автобусов уже не было, но приходилось давать шоферу попутной кой-какую мелочишку. Тоже как бы за билет. И наконец, пошли те дороги и те грузовики, шоферы которых денег уже не берут. Снег. И снежная пыль. И ничего больше вокруг нет. И деньги тоже ничто.
Но зато один из этих бессребреников едва меня не угробил. Он гнал машину, как сам дьявол, если только дьявол ее когда-нибудь гнал. Я был в кузове. Потому что в кабине он вез какой-то огромный и важный сверток, который никак не должен был промерзнуть.
— Стой! — орал я. — Стой!
Дело было не в холоде, холод бы я перетерпел. Хуже было то, что со мной в кузове ехали три железные бочки с солидолом. Или с чем-то подобным. Одна из них вдруг вырвалась из гнезда и носилась от борта к борту, а я только успевал отпрыгивать. Я начал понемногу пробираться вперед — хотел забарабанить кулаком по кабине. Снежная пыль летела за нами тучей.
— Стой! — орал я.
Дело стало нешуточным. Бочка выбила из гнезда вторую. Борта грохотали от ударов, а я орал и прыгал из стороны в сторону. Я понял, что одна из них меня поломает, и бросил чемоданчик за борт. Затем выпрыгнул сам.
