— Он у меня молодец, — хвалит Светик. — Сходить, принести, сбегать в магазин — все умеет. Прекрасно варит кофе.
— А как у него с головой? — спрашивает Фин-Ляляев.
— Так себе… Но исполнителен.
Пьют кофе на кухне. Фин-Ляляев, прежде чем уйти, вновь поучает:
— Главное, дети, умейте выкручиваться. Ни в коем случае меня не называйте — в лицо, мол, помню, а знать не знаю…
* * *
— Вот, — говорит Светик. — Виля и Валя Тонкоструновы. Какая изысканная фамилия, а? — Она показывает Игорю Петровичу бумажку. — Видишь — это их адресок.
— Мы полезем за иконой в квартиру? — Прозаик холодеет.
— А ты умеешь?
— Нет.
— Я тоже. Обойдемся без воровства.
Глава 3
Вечером (они, как обычно, сидят у телевизора) Тонкострунов говорит жене:
— Я познакомился с женщиной, когда ехал на работу. Довольно милая женщина.
— Работает рядом с вами?
— Возможно… Мы вместе ехали. Скучно трястись в автобусе — вот и поболтали.
Валя Тонкострунова тоже вспомнила своего сегодняшнего случайного попутчика, но рассказать ей нечего — моложавый мужчина лет тридцати пяти молчал и смотрел на Валю долгим печальным взглядом.
— Скучаю я по Сережке, — говорит Валя.
Муж кивает, делая звук телевизора чуть потише:
— И я скучаю.
Тонкоструновы сравнительно молодая пара. Сережка — их семилетний сын. Папа и мама много работают, и, чтобы им было полегче, несколько дней среди недели Сережка живет у бабушки. А бабушка — на другом конце города.
На следующий день (опять в автобусе) попутчица вновь ведет с Тонкоструновым долгий разговор — молодая женщина, по-видимому, не слишком счастлива в жизни. И наивна. Она верит в некое родство душ. Она мило и так забавно настаивает на том, что найти родственную душу в наш торопящийся и бурный век невозможно. Она непосредственна. Она словоохотлива. Вечером (у телевизора) Тонкострунов уже не докладывает жене о разговоре с попутчицей. Он только вдруг замечает:
— Знаешь, Валя, оказывается, найти родственную душу совсем непросто.
— Какую душу?
— Родственную. Ну как вот мы с тобой нашли друг друга — это ведь не всем удается.
— Что ты хочешь сказать?
— Ничего — некоторые люди вот так и живут и маются в одиночку.
Валя Тонкострунова не поддерживает тему.
В эту самую минуту, прислушиваясь к закипающему чайнику, Светик делает Игорю Петровичу втык — не будь мямлей, в современную семью нужно влезать более энергично. Не потому, что современная семья слишком крепкая, а потому, что слишком ленивая. Все они готовы любить. Все они жаждут. Но они и пальцем не шевельнут для этого — они хотят, чтобы за ними ходили и бегали, они хотят, чтобы любовь свалилась на них с неба сама собой. Ясно?
— Что ты от меня хочешь? — морщится Игорь Петрович.
— Хочу, чтобы дело делал.
— Не могу я к ней подойти в автобусе ни с того ни с сего — я сам из тех, кто хочет, чтобы его любили. Чтобы любовь свалилась на меня сама собой. Ленив-с…
— Не надо было затевать игру в переглядушки!
Светик снимает чайник с огня. Светик нервничает. Светик недовольна:
— В чем был замысел — в том, что либо ты, либо я закрутим роман. То да се, а потом можно попросить любимого человека…
— Подари, мол, мне иконку…
— Именно так. А что тебя коробит? В конце концов, можешь сам для почина подарить ей недорогое, но красивое кольцо — рублей сорок-пятьдесят я тебе выделю.
— В долг?
Светик вспыхивает:
— Не важно, идиот!.. Не важно, в долг или нет я дам тебе деньги, а важно, что ты на Валю не произвел… Оказался не способен, и теперь я должна крутиться сама.
Светик в гневе закуривает.
— Пойми, болван, я из кожи лезу, чтобы он влюбился, но у меня может сорваться. Я вообще могу ему не глянуться.
* * *
Но Светик глянулась. И даже более того… Неделю (всего лишь неделю!) спустя Тонкострунов и Светик сидят в кафе «Лира». Оркестрик играет на возвышении, а певица поет про южные ночи и про южные звезды, крупные, как апельсины. Светик грустна.
Светик мило и просто ему рассказывает, что она уже ничего не ждет от жизни. Ни южных ночей. Ни южных звезд. Но она, пожалуй, была бы немножечко счастлива, если бы подружка или друг подарили ей, например, немудреную икону с изображением Божьей Матери. Или какую-нибудь шкатулочку. С такими вот небольшими радостями уже можно жить. А многого она от жизни не ждет.
— У меня как раз есть такая икона. — Тонкострунов оживляется. — И представь, Света, именно Божьей Матери. Но она… она столько же моя, сколько и моей жены, — жаль, что я не смогу подарить.
— И не надо, милый.
Певичка знай поет с эстрады про южные ночи, а Тонкострунов вдруг начинает испытывать неловкость:
— Как жаль…
— Не жалей. Я брякнула наугад… Это же минутная фантазия. Бабский каприз.
— Но я действительно хотел бы сделать тебе приятное.
— Пустое. Не расстраивайся.
Оркестрик играет о любви — о тех минутах, которые у людей есть и которых, в сущности, у них нет.
Тонкострунов говорит:
— Когда мы будем с тобой ближе и роднее, я обязательно сделаю тебе какой-нибудь потрясающий подарок — но для этого нужно время.
— Время?
— Да. Я же должен развестись.
Светик едва не поперхнулась — она никак не думала, что дело у них идет на таком серьезе и на такой глубине. Его желание «быть ближе и роднее» она понимала в несколько облегченном варианте. Только тут до нее доходит, что милый и симпатичный Тонкострунов обманывает свою жену впервые. Бедняжка. Глубоко порядочный человек. Этих людей встречаешь именно тогда, когда не надо.
Потягивая через соломинку мускатный коктейль, она разглядывает Тонкострунова — а он весь увлечен… Увлечен и озабочен:
— Я должен развестись. Если это любовь… я должен разъехаться. И еще одно — и тут, Светлана, ты меня пойми, — я буду всю жизнь обеспечивать ребенка и заботиться о нем. Это мой сын. И он останется моим сыном…
Отступать поздно. И Светик поддакивает:
— Конечно, милый. Конечно.
Тонкострунов говорит горячо, трепетно. Светик любуется им, но мало-помалу в ней возникает здоровое презрение к этой милой водоросли, которая тут же клонится до земли, едва ее чуть-чуть наклонили.
Разумеется, ему тяжело. Разумеется, его мучит совесть. Ах, как ему тяжело. А оркестрик играет о любви, и о южных ночах, и о южных звездах. Тонкострунов говорит:
