Рослик был сопровождавшим от наших складов, и ему бы тоже вернуться назад. Но у него идея! Пока колонна делилась надвое, Рослик успел позвонить мне по мобильному. Он предупредил, что он уйдет с чеченцами, с перебежчиками. Он пойдет, чтобы узнать, где и у кого поименно осядет солярка. Затем он вернется и доложит мне… а уж я, то бишь Сашик, то бишь майор Жилин, как-нибудь свое стребует!.. Разве нет?!
Опасно, но голос Рослика по телефону звенел. Он, кажется, был горд, что ситуация осложнилась и что он нашел выход. И ведь, как-никак, он уже в деле!
Половина машин, с бензовозом во главе, свернув, поползла прямым ходом в горы. Рослик с ними… Переметнувшиеся уходили горной дорогой быстро и вдохновенно. Удалось!
Но только-только они порадовались. А в небе над ними уже зависла пара «сушек».
Если в горы, прячась, уходит без сопровождения горючка, федеральным летчикам не надо приказа. Ни даже подсказки… Ясное дело! Зачем подпитывать Басаева?.. Тем более бензовоз! Явно краденый… Ату его! Су-25 атакуют легко.
Два грузовика и бензовоз были сожжены за две с лишним минуты. Настоящее адское пламя… Температура взорвавшейся ракеты класса «воздух-земля» сама по себе не так уж высока. Зато в струе газа, возникающего на две-три секунды после разрыва, запредельна… Я впрыгнул в свой джип, захватил Руслана — мы примчались на черное место… Сразу, торопясь, примчались, но смотреть было нечего. Даже грузовики сгорели в ноль, в ничто. Людей тем более не собрать… Вместо людей лежали вразброс невнятные обгорелые куски. То ли дерева. То ли куски неких животных… Окурки, говорят боевики. Настоящие окурки войны… Один из этих окурков хотел быть другом майору Жилину. И я не мог узнать, который.
Я знал не менее полусотни погибших, кому я еще вчера пожимал руку при встрече. Кому смотрел глаза в глаза… Смерть на войне — всегда гадина, и все мысли у нее про тебя. Но при этом смерть с умыслом дразнит тебя чужой смертью. Тебе кажется, что чужой.
Со временем мой шаг сделался тих, как сама тишина. Я мог бы ходить по складам, закрыв или завязав глаза… Особенно по ступенькам пакгаузов. Шаг складского начальника.
Полумрак складов при таком шаге засасывается напрямую в меня изо всех углов — в мои артерии, в сердце… в мозги… в мышцы ног. Это профессиональное… Складской человек обязан слышать мышей раньше, чем мыши его.
Я легко различил голоса пацанов. Их разговор о ефрейторе Снегире.
Затем неразборчивое бу-бу-бу.
Я колебался, зайти ли к ним. Только убедиться, что у них все спокойно. Для этого достаточно прислушаться… Стоя у двери… Или, может, зайти к ним, заглянуть?.. На минуту.
Я уже было толкнул дверь, но тут они заговорили про меня… Ага!
— … Ждет колонну.
— Ни фига он не ждет.
— Нам не выбраться, пока майор не поможет.
— Н-не хочет он н-нам помогать. П-почему?.. Не знаю. Меня тошнит, когда этот старый м-мудак говорит мне «сынок»…
«Старый мудак» меня задело без обиды.
Не понравилось?! Я только усмехнулся… Дети… Для подросших детей такой выпад обычен. Кто из отцов для них не старый мудак?
— Все здесь не так. И этот пакгауз его мудацкий!.. И ложка его мудацкая!
Алик взорвался. Я услышал легкий звон. Он, видно, швырнул ложку куда-то в угол… С ненавистью!.. Солдатская подружка. Легкая алюминиевая ложка.
— Ямой пугает! Зинданом!.. Что он знает о яме?!. Да мы и так у него в рабах — в этой вонючей темной яме сидим!
Алик вопил в сторону двери, словно знал, что я здесь и рядом.
Но я сдержал себя… Возможно, его солнечные зайчики. Не дающие покоя его глазам… Больной пацан.
Олег успокаивал, такой рассудительный:
— Как только Хворостинин поведет колонну, сразу и мы… Майор нас отправит. Майор Жилин правильный мужик.
— Крутит он… Сколько раз он нас надувал. Завтра, завтра! день-два!.. И опять завтра!
Олежка повторил:
— Он правильный мужик. И он твои деньги взял.
— И что?
— У него семья. Значит, деньги для него важно… Деньги не просто так.
Алик фыркнул:
— Деньги?.. Для него сотня долларов не деньги… Они здесь такими тысячами ворочают! Они думают, солдатня ни хера не понимает, кроме как пожрать… А мы понимаем!.. Мы еще как понимаем! Я даже не знаю, зачем он взял мою зеленую бумажку… Подтереться!
Олежка:
— Я щас дам тебе воды…
— Подтереться ему было нечем!.. Вот и взял!
Даже стоя за дверью, я слышал, как его трясло… Топчан дергался по линолеуму… И характерно, что Алик почти не заикался. Лихорадочная тряска тела поглощала тряску речи. Он, видно, повалился на постель… Его било. Как в ознобе.
Олежка дал ему воды. Но тот только колотил зубами о стакан… Разлил, как я понял, воду на постель.
— Не ругай меня за в-воду. Рука дернулась…
— Не ругаю.
— Я, Олежка, д-думаю… Почему во мне такая слабина? Почему я так нелепо болен?.. Какой я солдат!.. Почему я стал никаким пацаном и всякое г-говно надо мной смеется?
Олег, вероятно, вспомнил, как он сам совсем недавно вытягивался и отдавал честь при мысли о приближающемся офицере.
— А я?.. Я такой же.
— Когда просыпаюсь, слышу допрашивающие меня голоса. И еще эта желтая гнусь… осколками лезет… в глаза.
— А я?.. Я, чуть что, орал про долг и всякое такое… Но теперь мы в порядке. Мы получше.
— Ты мне не ответил?
— Что я не ответил?
— Про говно. Почему говно надо мной смеется, если я обычный контуженный?
— Потому что они говно, Алик.
— Да?.. Правда?
Алик засмеялся. Нервный, но слегка успокаивающий себя самого смех… Дрожь, похоже, его уже не била.
Они помолчали.
Олег сказал:
— Давай я чай сварганю.
— Давай… И давай о ребятах. О наших.
Я знал, у них завелась такая игра. Такая развлекуха в конце дня, расслабляюшая нервишки в скуке пакгауза.
— … И как пацаны нас ждут и как нам обрадуются. Они же считают нас погибшими… Олежка! У тебя же такая память… Давай… У тебя память! Начинай.
Олежка, задумавшись, почесал переносицу. (Я так и видел этот узнаваемый солдатский жест.)
— С кого?
— С кого хочешь?.. Наших храпунов кто в казарме лечил?
— Петраков… Подкрадывался к храпящему, но всегда, шутничок, не со своей, а с чьей-то подушкой. Затыкал лицо… и смывался.
— Не. Не… Петраков не прикольный… А вот Генка!.. Он бил в ладоши, как из пушки. А сержант Сучок?.. Его приколы не забыл?.. Засранцы, смир-рна!.. Кто спал плохо ночью?.. Повторяю: КТО… ПЛОХО… СПАЛ НОЧЬЮ?.. Ты и ты?.. Значит, ты и ты маловато вчера работали. Значит, сегодня — вперед!
