Несчастная женщина вдруг взглянула прямо в камеру. Глаза в глаза Руслану. Такие молящие… Так явно просящий милосердия взгляд и столь явная нагота едва не подвели Руслана. Женская мелькнувшая нагота… Его голову охватил туман. В паху заныло. Вот-вот и подвела бы мужская слабость.
Сглотнув ком и стыдясь, Руслан быстро вышел вон. Поскорее к выходу… Стыдно, но одновременно его переполняло желание. Чертов экран!.. По пути, во тьме Руслан натыкался на продолжающих смотреть… Как они? ведь тоже мужчины?
Поразительно!.. В глазах пялящихся на экран — что чеченцы, что московские журналюги — в их глазах не было, не читалось никакого желания, пусть даже низменного. Руслан расталкивал глазеющих мужиков… Ни даже гаденького сладострастия, подсматривающего за позором женщины… Даже житейской похоти не было в их взгляде. Ничего. Пустота… Что за люди!.. Хотя…
Хотя в безразличной пустоте их глаз все-таки плавали какие-то алчные точки… или кружочки?.. Ведь кто-то уже брякнул про цену с шестью нолями. Знакомые кружочки!.. Руслан вдруг догадался: в их глазах плавают нолики. Шесть ноликов. Деньги.
Некий чич уже журналистку приватизировал и уже перепродавал Москве. Но и Азер, и Руслан, и я, мы все еще верили в наш успех. Надо признать, наши мысли о спасении журналистки были не по ситуации легки, легчайши!.. В голове хмельная невесомость. Если бы не обувь (и не ноги), мы бы парили с птицами наравне. С горными птицами!
В далеком горном селении наш посредник Азер Магома все еще помогал Доку распутывать родственные отношения горцев. Еще немного, и Азер станет цханы!
Обхохочешься… Если со стороны посмотреть. И ведь не мы одни. Мы с Русланом (и десяток таких, как мы) все еще бежали к цели… Мы все еще спешили!.. И мы, мелкие, всегда будем именно так спешить. Будем толкаться, всерьез конкурировать и всерьез орать друг на друга. Бежать и бежать!.. Сшибаться лбами и умирать за перевалом. Как придурки. Как кретины. В сущности, забавно… Если со стороны.
Но если взглянуть с третьей (со счастливой) стороны — зачем, собственно, мне и Руслану крутые деньги?.. Незачем… Я не алчен. И Руслан не алчен.
Я вернусь с войны к жене и взрослеющей дочери как-никак с прибытком. Семья… Хороший дом у неназываемой большой нашей реки… Дом с землей… С садом… Со спуском к воде… И еще там тихая заводь для мощной моторной лодки.
— Мы средний класс, — будет со спокойным удовольствием говорить соседям моя жена.
Хворостинин, как и обещал, мне позвонил:
— Я в строю. Привет.
Ну, наконец-то. Привет, привет, Саша Хворь! Долгожданый наш проводник!.. Наш герой!.. Представляю, как ожили разговоры в штабных кабинетах. И у хозяйственников… Чичи (а они пасут телефоны важных госпитальников) тоже, небось, в эту минуту, слыша Хворя, затаили дых. Напряглись вплоть до самого Ведено.
Я засмеялся, услышав его голос… Я неожиданно громко, радостно хохотнул в ответ.
— Ну что, Саша. Вот ты живой — какое первое желание? — спросил я.
— Вести колонну.
— Да ты маньяк!
— А ты со своим бензином не маньяк?
Я засмеялся:
— Да я хотя бы за деньги. За теплое будущее… Ладно!.. Давай серьезно. Заждались мы тебя, герой наш… Никакой личной жизни!
Теперь он засмеялся:
— Но-но!.. Мы в госпиталях тоже наслышаны. Народ в восхищении!.. Везде застой, паралич… Но с грехом пополам ты, Саша, все-таки отправлял свои бочки.
Я поправил:
— С кровью пополам.
Тут мы согласно поохали… Ох-ах, эти наши потери! Эти наши ранения! Всегда некстати…
А затем я к нему — с ходу с просьбой. Однако не стал припрятывать просьбу в болтовню. У меня, мол, забота — надо отправить двух контуженных… Да, да, их воинская часть стоит под Ведено!
Я еще подсказал ему номер в/ч (хотя это было преждевременно) — а затем перебросил разговор в сторону:
— Как там твой магнит?
Я имел в виду какую-нибудь обязательную у Хворя по выздоровлении медсестренку. Которая его притягивает. И которая, как водится, его при себе задерживает. Которая (прямо скажем, редкий наш человек в Чечне) не торопит его в строй.
— Нормально, Саша.
— Пару лишних дней, я думаю, тебе дадут отдохнуть…
— Мой магнит тоже так думает.
— Молодец твой магнит!
Единственный вид лести, который приятен настоящему герою, — это когда ему, раненому, нет-нет и напоминают о его донжуанстве.
И теперь я легко перебросил разговор назад:
— Мне, Саша, важно этих двух пацанов отправить побыстрее. Очень важно!.. Чичи разгулялись… С первой же твоей колонной в сторону Ведено.
— Сделаем… Что за пацаны?
— Да так…
Военные чувства (чувства на войне, когда их вдруг обнаруживаешь) просты, но не примитивны. Надо пацанов отправить, вот и все… Я не смог, не сумел определить в быстрых словах свое к ним отношение. Смолчал… Я стал болеть за них — звучит глуповато. А как сказать?.. «Оба контуженные», — только и повторил я Хворю в качестве объяснения.
И закрепил нашу договоренность его обещанием созвониться конкретно.
Я и самому себе не сумел объяснить. Когда поймал себя на объявившемся чувстве… Когда я уже выключил мобильник… Чувство было острее, чем сам майор Жилин хотел бы. Война!.. По здравому смыслу, ничего особенного — фига ли переживать за чужих обалдуев? Зачем они мне?.. Отцовство?.. нет… Второотцовство… нет!.. Третьеотцовство… Я накручивал и накручивал несуществующее родство с пацанами. Цханы?! — смеялся я.
Я, может быть, плохо знал себя. Но я уже достаточно хорошо знал войну. Война полна суррогатных чувств. Без них нельзя… И как бы ни играли в игру основные инстинкты, подай душеньке (душе) какое-никакое теплое чувство. И чувство вдруг возникает… Окопное или не окопное — неважно. Кореш почему-то тот мужик, а не этот… А ненависть почему-то к толстому повару… Тоже чувство. Повар колол здешние грецкие орехи кулаком. Плита сотрясалась… Зверский удар!
Чувства, получувства, а то и просто странные чувствишечки возникают там и тут, как живые искорки, — они искрят, они пробивают наш ежедневный страх смерти… Война — дело чувствительное… И всякое невнятное чувство, как приблудная собачонка. Увидел ее — и на сердце теплее. Надо же кого-то погладить, подергать за ухо, приговаривая хрипло и ласково: «Ах ты, сука… сучоночка…» — и пусть виляет хвостом, лижет руку или даже уссытся от ласки. Или дать легкого пинка. Хоть бы и тупому, заснувшему на посту солдату (порежут взвод)… Тоже жуть как охота дать ему пинка… И тоже, оказывается, кстати. Солдат становится роднее! Если дать ему пинка… Потом даже извиниться, покурить с ним вместе… Чувства возникают слепо. Чувства на войне слепые.
И, может быть, поэтому так мощно, так сильно подслеповатые чувства вдруг сотрясают нашу душу (что ни говори, припрятавшую для кого-то жалость). Я смеялся!.. А что? Уедут в свою в/ч Олежка и Алик… И вот я, такой теперь чувствительный, тотчас заведу что-то новенькое. Да хоть собаку, обязательно непородистую… Двортерьера… Жучку… И тоже буду опекать. Слепое чувство хочет быть востребованным.
