Зузе дали одеться, велели сесть в машину. Сказали, что отвезут ко мне на склад… в Ханкалу… Чтобы он там самолично все объяснил майору Жилину. Чтобы рассказал, чья дорога. Чтобы рассказал про свою ложь… Пусть выкручивается, как сможет. Конечно, не сам Быраев-мелкий поехал с Зузой в Ханкалу. Быраев был в розыске. Быраева федералы слишком знали.
Люди быраевского тейпа действительно отвезли Зузу в Ханкалу, но по дороге его пристрелили. Его действительно привезли к моему складу. И у ворот склада — среди ночи — бросили, чтобы Александр Сергеич, чтобы Сашик тоже понял, с какой падалью он случайно связался.
— … И к тому же вокруг нас вдруг стали стрелять.
— Кто?
— Стали стрелять. Где-то в ущелье… И тогда я тоже вдруг нажал курок… Сначала я просто держал чеченца на мушке.
— Кто стал стрелять?
— Где-то поблизости… П-п-пулемет.
Я спрашиваю, Алик отвечает. И вполне можно обойтись без комендатуры. Убийство майора Гусарцева вырисовывается несомненно случайным… Чем больше подробностей. И чем они точнее.
И притом контуженный пацан, что ни говори, убил Горного Ахмета. Завалил матерого полевого командира… Устроившего в ущелье кровавую бойню… Притом что в ту последнюю минуту матерый волчара, уже ощущавший полную победу, сиял лицом — светился своей воинской удачей и был непредсказуем. Слава пьянит!
Они все непредсказуемы при удаче. Вояки! Что чеченцы, что наши… Ахмет, заодно купивший впрок сапоги своим бойцам, ликовал вдвойне. Он, улыбаясь, стал похлопывать по своему пистолету на бедре. Красиво… Когда Коля Гусарцев к нему приближался… Замашки мафиози. Ахмет мог выхватить пистолет в любую секунду… именно в секунду, а не в минуту! Знаем мы это предварительное похлопыванье! Где жест — и где улыбка!
Такая была там пауза… И такое, а не иное похлопыванье по пистолету. И взвинченный, подвисший на нерве Алик вдруг начал стрелять, когда вдруг заработал пулемет того ослепшего солдата… Очнувшийся Мудило Мухин, вот кто вспорол тишину. Вот кто вспугнул Алика, сидящего в машине с уже заранее наведенным на чича дулом автомата.
Вроде бы, все ясно. Но с какой-то подробности (с пачки денег… именно!) мучительно заикающаяся речь Алика петляет, его солдатское покаяние начинает заворачивать куда-то вкривь.
Алик настаивает, он не чича испугался. И не других чичей (тех, кто в горловине ущелья добивали раненых)… Он испугался, когда майор Гусарцев вылез из машины и заговорил с ожидавшим его чеченцем. Запросто они… Они смеялись… И Алик испугался криво смеющегося лица чеченца. Его смеха… И его денег. Чеченец передавал майору Гусарцеву деньги. Чеченец не смеялся — он щерился. И у Алика в голове еще сильнее заплясали солнечные осколки. Желтые, колкие острые брызги…
— Не надо, не надо про осколки! — перебиваю я. Уже наслышаны.
И спрашиваю:
— Это были большие деньги?
— Пачка!.. Да, да!
На левом его глазу выползает огромная слеза. Одна, но какая!.. Ему жаль убитого майора. Искренне жаль… Рассказывая и сожалея, Алик покусывал губы.
А второй, который Олег, тотчас его слова подтверждает:
— Да, да. Так и было… Целая пачка.
Я пожимаю плечами:
— Ну и что?
— Деньги… П-п-пачкой…
Алик повторяет и повторяет. При этом глаза Алика блестят… Зрачки острые… Он сидит на своем топчане и дрожит все сильнее. Его бьет дрожь. Я все вижу.
Я вижу и то, как жестко, как контрастно Алику сидит Олег. Этот сидит с прямой спиной… Словно бы и в сидячем положении подвластный какому-то своему особому долгу.
Я, собственно, зашел к пацанам в пакгауз посмотреть, как они обустроились. Просто так зашел.
Я говорю:
— Ну, деньги… Ну, пачка… Ну и что?.. Майору Гусарцеву задолжал деньги чечен в Грозном. Чечен, который ЗА нас… Ты слышишь, Алик, — ЗА нас… А возвращал долг его родич, который ПРОТИВ нас…
Я уже с некоторым раздражением поясняю Алику:
— Майору Гусарцеву просто-напросто передали деньги… Долг вернули. У чеченцев это проще… Ты за тех — а я за этих! Но деньги это деньги. И денежный долг надо отдавать.
Алик, вздохнув, опять рассказывает. Заикаясь. П-п-пытается мне что-то объяснить снова и снова. Что?
Горный Ахмет сидел на обрывчике, свесив ноги. Пачкой сторублевок похлопывал себе по колену. А майор Гусарцев как раз выпрыгнул из машины и уже неспешно подходил к чеченцу.
Именно! Деньги в руках чича… А они оба ничуть не нервничали. (Они не понимали Алика!) И чич, сидевший на выступе земли… И майор Гусарцев, так долго, так нарочито медленно идущий к чичу.
Алик раздражался все больше. Пачка!.. Грязная, сволочная пачка, он видел ее издали… Она резала ему глаза!.. Солнечные зайчики наваждения уже опять заиграли. Желтые! Навязчивые б-б-блики!
Алик уперся глазами в пачку денег в руках чеченца. Алик не мог оторвать от них глаз. Он испугался толстенькой пачки… Он ненавидел ее.
Затем неподалеку где-то (из-за ствола павшей сосны, с гнилого пня) заработал крупнокалиберный пулемет… Мощно… Сильно… Пулемет вспорол тишину. Тишина была с редкими выстрелами. А пулемет грохотал… Он призывал… И Алик откликнулся на призыв. Звуки! Какие прекрасные звуки!.. Солдат от солдата словно получил знак нажать на спуск.
Из Алика, из рядового Евского, словно бы выползает еще одна причина случившегося убийства. Некая темная причина…. В параллель случайности… Рядовой Евский пытается назвать словом, пытается угадать (вместе с помогающим ему майором Жилиным) эту смутную причину своей стрельбы.
Ведь он, рядовой Евский, с н-н-ненавистью (Алик усиливает это слово голосом), с н-н-ненавистью и со страхом смотрел на ту пачку денег.
Олег не понимает, о чем мы (я и Алик) сейчас толкуем. Олег уперся взглядом в какую-то точку в дальнем от нас углу.
— Почему, Алик, тебя испугали деньги?.. Чеченец отдавал долг… За бензин… За сапоги… За солярку, к примеру… Ты же сам знаешь, сам говорил — шоферня и даже танкисты наши иногда сливают полбака солярки чеченцам за деньги!.. Мало ли как!
Спрашиваю, но Алик молчит. Смотреть на пацана больно. Вот он весь!
— Тебя чеченец испугал? Или деньги?
Молчит. Нет уж, дружок… Если молчать, надо было сразу молчать, с первой минуты. Запереть рот на замок… Убить офицера — рассказать об этом, — а потом растерянно и недоуменно замолкнуть… Бедный малый. Бедный шиз.
Молчим… И так слышно грохочут наши складские бочки. Солдаты-грузчики вкалывают. В пятом пакгаузе сегодня аврал. Бомс!.. Бомс!.. Бомс!.. Такой надрыв, словно бочки заскучали по двум контузикам. Словно зовут их!
Но я (для надежности их молчания) пацанам выходить из пакгауза-8 запретил. Даже выглядывать! Даже башку высунуть!.. Они теперь писаря… Два малоодаренных, но трудолюбивых дундука вместо одного гениального Пака.
