Запах можжевельника, ненадолго перебитый блошиной вонью, снова вернулся.
Он преследует меня и заставляет бесцельно бродить по комнатам. И лишь после часа блужданий, медитаций у пылающего камина (когда же прогорят эти проклятые дрова?!) и выходов на террасу с последующим обзором пустынных окрестностей, сосны и облаченного в куртку гнома, у меня возникают свои, достаточно доверительные отношения с запахом.
Я начинаю его понимать.
Я начинаю разговаривать с ним. Вернее, это он начинает разговаривать со мной. Происходящее между нами не похоже на обычную беседу. И на необычную — тоже. Оно не похоже даже на тот обрывок неясного и путаного велосипедного разговора на пути к маяку. Но смысл нужно искать именно в том обрывке, это совершенно ясно. Можжевелово-ясно.
«Я не люблю Талего» — нет, дело не в этом.
«Здесь скучно. В Бенидорме и Картахене — куда веселее» — и не в этом тоже.
И не в футбольной команде, и не в том, что здесь (о господи!) небезопасно.
А…
«Не стоит приближаться. Не спастись».
Здесь запах становится особенно силен. Он настолько пронзителен, что я задыхаюсь и едва не теряю сознание. Не спасает даже очередная вылазка на террасу — мне нужно намного больше воздуха, намного. Мне просто необходимо, чтобы он окутывал меня со всех сторон и чтобы за моей спиной не было ничего, во что можно упереться, никаких стен, дверей или окон. Ничего, что имеет хотя бы отдаленное сходство с золотой стенкой медальона, к которой приклеена девушка по имени Мария. Отлепить ее, не повредив, невозможно. Ни одни ножницы не способны справиться с этим, ни одна бородка от ключа, ни один перочинный нож, ни одна опасная бритва.
Я не хочу быть приклеенной, как она, — вот оно что!
К этому дому, к другим домам, к кафешке на углу, а если ВПЗР нравится быть приклеенной к стулу в кафе это ее дело. Ей нравится, а мне — нет. Мне не нравится единственная улица, усиженная домами; в их псевдоромантических названиях нет никакого смысла — всего лишь мелкое испанское вранье, чванное и пафосное. Мне не нравится океанариум, дорога к маяку, и сам маяк, и собор, к которому я так и не добралась. И пещеры Ревеласьон, к которым я тоже не добралась. Мне не нравится все то, что составляет Талего.
Мне не нравится Талего, гребаный остров! Я не хочу влипать в него!..
Пустой день просто необходимо чем-то заполнить, а на пустой дом мне наплевать. И я без всякого сожаления покидаю его, подначиваемая запахом можжевельника. Я ухожу через садик, попутно стянув куртку Сабаса с кретинического садового гнома и уколов палец о кактус. У меня нет ни малейшего понятия, куда именно идти, надеюсь, что хотя бы можжевельник знает направление.
Подгоняемая запахом, я движусь к собору.
Странно, что за целую неделю, проведенную на Талего (или сколько там времени я здесь провела? день? месяц?), я даже не удосужилась приблизиться к нему. Хотя он и считается главной достопримечательностью острова. Единственная поправка: уже много лет собор закрыт по причине реставрационных работ.
Которые здесь вовсе не ведутся.
Это — не открытие, о консервации работ (а точнее, о так не свойственном испанцам наплевательском отношении к старине) я знала давно. Еще когда выуживала сведения о Талего из Интернета. О том же вскользь заметил старина Фернандо-Рамон, и вот теперь я вижу разруху и запустение своими глазами.
Здание нельзя назвать ни огромным, ни величественным, больше всего оно похоже на арсенал или цейхгауз с прилепленной наспех колокольней. Колокольня, в свою очередь, напоминает гигантскую печную трубу, на верхотуре которой болтается позеленевший от времени и влажного морского воздуха колокол. Единственное, что поражает воображение, — толщина выщербленных стен. Каменные блоки, когда-то привезенные для реставрации, валяются повсюду: одиночные и сложенные в штабеля. Некоторые из них затянуты зеленой реставрационной сеткой. Просто так к собору не подойдешь, его окружает хлипкая изгородь; узнать, из чего она сооружена, не представляется возможным из-за толстого полиэтиленового полотна грязно-белого цвета. Кое-где полотно порвано, и свободные куски со всхлипом ударяются о поверхность изгороди. Надписи на полотне довольно однообразны, вернее — это одна и та же надпись, нанесенная струей из аэрозольного баллончика и повторяющаяся не менее двух десятков раз:
«CALLATE LA BOCA».
Закрой рот.
Вот как.
К кому обращена надпись понять невозможно. Наверное, к тому, кто ее читает; кто приблизился к изгороди и не знает, что делать дальше: проникнуть вовнутрь или уйти восвояси. Это не похоже на предупреждение из серии «Не подходить! Опасно для жизни! Ведутся строительные работы!». Скорее — на пожелание или напутствие: «Лучше бы тебе держать рот на замке, что бы ты ни увидел». Пожелание выглядит добродушным и по-испански расслабленным — из-за разноцветной аэрозоли, ни секунды не строгой и даже какой-то легкомысленной.
— Callate la boca! — вслух произношу я и прикладываю к губам указательный палец, совершенно невыносимо пахнущий можжевельником.
И в то же мгновение замечаю кошку, бегущую вдоль изгороди, мимо зеленой, красной и фиолетовой надписей. В месте очередного прорыва, где полиэтиленовое крыло достигает земли, кошка исчезает. Если бы на месте кошки оказался белый кролик, я бы точно знала, что мне делать. Но я и так знаю, в мире нет ничего, что уже не было бы описано. Во всяком случае, в том мире, где существует ВПЗР. И ее фантазии, всегда являющиеся лишь вариацией на тему фантазий, которые пришли в голову другим.
При ближайшем рассмотрении изгородь оказывается обыкновенным металлическим забором в крупную сетку. Там, где исчезла кошка, сетка разрезана, и при желании можно протиснуться в образовавшуюся щель. И постараться при этом не зацепиться об острый металл.
У меня получается. Почти получается.
В память о несанкционированном вторжении остается лишь вспоротый рукав куртки Сабаса (я предусмотрительно напялила ее на себя, чтобы избежать таких вот неприятных соприкосновений с острыми крючьями сетки). И длинная царапина на правой руке, от среднего пальца к запястью.
Стоил ли культпоход к собору таких жертв?
По всему выходит, что не стоил: внутри я вижу то же, что и снаружи. Отголоски когда-то приостановленного строительства: каменные блоки, бетонные плиты, большой чан с застывшим цементом, деревянные козлы в количестве трех штук и несколько, не самых выдающихся образцов техники «Caterpillar»: два автопогрузчика, маленький желтый скрепер и экскаватор с опущенным ковшом. Ковш забит строительным мусором, к гусеницам прислонено несколько мешков со щебенкой, а довершает и без того унылую картину одинокая пальма. С пыльным измочаленным стволом и такими же пыльными листьями.
— Твою мать! — громко и раздельно произношу я и тотчас же слышу зловещий шепот за спиной:
— Callate la boca…
Кайя те ла бока, закройротзакройротзакройрот!..
