Двое суток хищник непрерывно метался по клетке, пока не отказали лапы. Тогда он бессильно рухнул на пол, но конечности все равно продолжали напряженно подергиваться. На какое-то время тигр совершенно утратил способность двигаться, издавать какие бы то ни было звуки, как-то реагировать на происходящее вокруг. Случайная бомба разрушила южную стену цитадели. В воздух взвилось огромное удушливое облако дыма и пепла. Множество каменных осколков насквозь пробили шкуру у него на голове и на боках, застряли там и постепенно, в течение многих недель, вгрызались в его плоть. В итоге он даже привык к болезненному ощущению, которое возникало, стоило ему лечь на бок или хорошенько почесаться о дерево. Вот тогда его сердцу, наверное, и надо было остановиться. Те долгие часы, когда воздух вдруг стал странно переливчатым, радужным, когда тигру казалось, что шерсть его скручивается, как опаленная огнем бумага, когда он, свернувшись клубком, забился в самый дальний угол своего загона и не мог отвести глаза от изуродованной стены цитадели, казалось бы, должны были его убить. Но некая новая сила, искрой вспыхнувшая в крови, заставила его встать и выбраться через этот пролом в стене. Что-то с невероятной силой влекло его туда. Тигр был не одинок в своем стремлении вырваться на свободу. Годы спустя напишут, как по улицам столицы бежали волки, в реке плескался белый медведь, над домами даже через несколько недель после того налета кружили стаи попугаев, а один известный столичный инженер и его семья целый месяц питались мясом павшей зебры.
В ту ночь тигр прошел через город на север, к реке, где за цитаделью лежали в руинах торговый порт и еврейский квартал. Осколками кирпича там был усыпан не только берег Дуная, но и прибрежные воды. Реку освещали пожары, вода выносила на берег тела тех, кто упал в нее во время налета. Тигр прикинул, сможет ли переплыть эту реку, и, возможно, предпринял бы такую попытку, сложись обстоятельства поудачнее. Хуже всего был запах, исходивший от тел, выброшенных на берег. Этот жуткий смрад заставил тигра вернуться назад, обогнуть холм, на котором стояла крепость, и снова углубиться в разрушенный бомбежками город.
Люди, должно быть, видели, как он шел по улицам, но после только что пережитой бомбардировки воспринимали его не как тигра, а скорее как чью-то шутку, безумное наваждение или религиозную галлюцинацию. Огромный зверь безмолвно, плавными прыжками двигался по аллеям и улицам Старого города мимо кофеен и булочных с выбитыми дверями, трамваев, въехавших прямо в разбитые витрины. Тигр бежал по трамвайным путям на холм, перепрыгивал через поваленные вагоны, подныривал под упавшие электрические провода, которые по всему городу повисли клочьями и почернели, напоминая обуглившиеся тропические лианы.
К тому времени, как тигр добрался до Кнез Петрова, на бульваре уже вовсю шуровали грабители. Люди не обращали внимания на тигра, проходили мимо него, шли с ним рядом или параллельно ему по другой стороне улицы. Они тащили меховые пальто, мешки с мукой и сахаром, всевозможные электроприборы, люстры, водопроводные краны, столы, ножки от стульев, ковры, явно содранные со стен старинных турецких домов, разрушенных бомбежкой. Тигр, впрочем, тоже не обращал особого внимания на людей.
Ночью, когда до восхода солнца было еще несколько часов, он попал на рынок в Калинии, совершенно пустой в это время суток. Рынок находился всего в двух кварталах от того места, где мои дед с бабушкой через пятнадцать лет купили свою первую квартиру. Запах смерти, так сильно чувствовавшийся в том ветре, что дул с севера, здесь стал слабее. Его забивал смрад, исходивший от луж на вымощенной булыжником площади. Тигр шел, опустив голову, с наслаждением вдыхал различные запахи, пытался разобраться в чудовищной смеси известных и неизвестных ему ароматов. Это были запахи раздавленных помидоров и шпината, гниющего в лужах, разбитых яиц, подпорченных и разбросанных по земле кусков рыбы, комков жира с мясницких столов. Ко всему этому присоединялся густой аромат сыров, упавших с прилавка. Тигр, к этому времени почти обезумевший от жажды, жадно лакал из лужиц у фонтанчика, где цветочницы обычно набирали ведрами воду, чтобы поставить в нее цветы. Потом он случайно ткнулся носом прямо в личико завернутого в одеяльце спящего младенца, которого так и забыли под лотком с пончиками.
Тигр наконец-то покинул рыночную площадь и стал подниматься на холм, минуя вечно бодрствующие кварталы нижнего города. Затем он услышал шум второй реки и двинулся в королевский лес. Мне нравится думать, что тигр шел по той самой тропе, где ходили и мы с дедом, — по старой каретной дороге. Я представляю себе отпечатки огромных кошачьих лап на посыпанной гравием дорожке, усталую походку тигра, его опущенные плечи и то, как он шел по главной тропе моего детства за много лет до того, как я появилась на свет, хотя на самом деле подлесок зверь миновал куда быстрее и легче. Его лапам было гораздо приятней ступать по мху, чем по осколкам камней, которыми были усыпаны улицы города. Тигр с наслаждением ощущал прикосновение прохладных листьев, ныряя под низко растущие ветви деревьев и устремляясь к вершине холма. Достигнув ее, он остановился и увидел, что горящий город остался далеко позади.
Остаток ночи тигр провел на кладбище и на рассвете покинул город. Кое-кто из людей видел, как он уходил оттуда. Во-первых, его заметил могильщик, который был почти слеп и просто не поверил собственным глазам, увидев тигра, который, стоя на задних лапах, рылся в мусорной куче на церковном дворе и пытался пастью поймать пух чертополоха, золотившийся в лучах встающего солнца. Затем тигра видела одна маленькая девочка. Она ехала с родителями в автомобиле на заднем сиденье и среди деревьев заметила тигра, но решила, что он ей снится. Его также разглядел командир танкового экипажа, который через три дня после этого застрелился. Он упоминает об этом в своем последнем письме невесте: «Я никогда не видел ничего более странного, чем тигр в поле пшеницы, хотя не далее как сегодня вытащил из пруда на площади монастыря Святой Марии почерневший безголовый женский торс — груди и живот». После них видел тигра один фермер, владения которого находилось мили на две южнее столицы. Он хоронил в саду своего сына и, когда тигр подошел слишком близко, попытался отогнать зверя, бросая в него камни.
Конкретной цели у тигра не было, но постоянное напряжение, вызванное инстинктом самосохранения, не покидало его. Оно гнездилось где-то глубоко внутри, в животе, заставляло искать некую цель, не совсем понятную ему, и все гнало и гнало его дальше. В течение многих дней, а потом и недель тигр шел мимо сожженных полей, перемежавшихся полосками болотистой земли и заваленных мертвыми телами, которые грудами лежали на обочинах дорог, свисали, точно лопнувшие и подсыхающие стручки, с ветвей деревьев. Тигр дожидался, когда тело упадет, и жрал эту падаль, в итоге заполучил чесотку и потерял два зуба. Затем он двинулся дальше, вверх по течению реки, через затопленную чашу предгорий, разбухших от апрельских дождей. Днем зверь спал в лодках, брошенных на берегу, выжидая, когда бледное солнце, окутанное синеватой дымкой речного тумана, станет совсем тусклым и исчезнет за горизонтом. Людские селения он обходил стороной. Вблизи маленьких ферм звуки, издаваемые скотом, заставляли его порой выбираться из зарослей, но широкое открытое небо над лугом и перспектива вновь столкнуться с теми шумами, которые производят люди, пугали беглеца, и он не задерживался надолго даже возле животноводческих ферм.
