Мне становится одновременно обидно, грустно смешно, когда допрашивающие меня чиновники зачисляют меня в привилегированный класс советского общества. Еще бы! Член партии. Старший научный сотрудник. Лично дружил с сотрудниками аппарата ЦК КПСС и КГБ, среди которых были лица в высоких чинах. Что еще нужно? Гляжу я на этих сытых и самодовольных болванов, и хочется выругаться трехэтажным русским матом. Но я вижу, что объяснять им что-либо бесполезно. Вам хочется считать меня персоной из привилегированных слоев, думаю я, считайте! Я ничего не имею против. Я не собираюсь искать здесь справедливости. Я знаю, что такое земная справедливость. Самое справедливое учреждение на земле — здоровый советский трудовой коллектив. Я на своей шкуре испытал его беспощадную волчью справедливость. Так неужели я буду искать справедливости здесь, на вашем лицемерном Западе?!
Когда я давал согласие на эту эмиграцию, я в глубине души надеялся вырваться из смертельных дружеских объятий советского коллектива. Но здесь, на Западе, мне раскрыли свои объятия такие же коллективы, отличающиеся от советских лишь отсутствием достоинств последних. Вырвавшись из родной гнусной семьи, я вынуждаюсь здесь вступить в аналогичную гнусную семью, только совсем чужую. Я делаю все для того, чтобы избежать этого и остаться одиноким, никому не подконтрольным волком. Чем это кончится? Боюсь, что, отбившись от стаи, я становлюсь легкой добычей для охотников. Я уже вижу красные флажки и слышу крики загонщиков.
Сдергивание маски
Официально считается, что социально здоровый гомосос не может совершать поступки определенного рода, создающие чрезвычайную ситуацию. А раз он такой поступок совершил, значит, он был нездоровым, но прикидывался здоровым. И теперь коллектив должен разоблачить его — сдернуть с него маску, припереть к стене, вывести на чистую воду. Я через такую процедуру «сдергивания маски» прошел. Все мои невинные прошлые прегрешения пошли при этом в ход. Раньше я считался человеком, который «не дурак выпить и с бабами покуролесить». Теперь выяснилось, что я — пьяница и развратник. Раньше я считался плохо устроенным в бытовом отношении, недотепой, который с большим трудом добился решения жилищной проблемы на самом жалком уровне. Теперь выяснилось, что я — аферист и мошенник.
Гомосос, совершающий потенциально осуждаемые поступки, но не попавший в ситуацию «одергивания маски», не ощущает себя морально ущербным существом. Попав же в такую ситуацию, он начинает ощущать себя морально неполноценным, даже будучи убежден в своей невиновности. Я знал, что моя ситуация «одергивания маски» есть лишь спектакль. Но я все равно переживал ее как подлинную. Она и была такой, ибо все ее участники выполняли свои роли в ней правильно и естественно. Однажды ощутив себя морально ущербным в такой ситуации, гомосос уже не может избавиться от такого ощущения. Я был смертельно ранен. И вряд ли оправлюсь от этой раны.
Циник
Циник выехал на Запад с намерением устроиться с комфортом, посмотреть мир и стать миллионером. В Союзе он был гениальным «организатором» и имел все, что душа пожелает. Но возжаждал большего. Еще живя в Москве, переправил свои ценности на Запад. Попался при этом в лапы еще более гениального «организатора», и тот обобрал его до нитки. С тех пор возненавидел советских эмигрантов, особенно — диссидентов, поскольку считал их виновниками эмигрантской эпидемии.
— Здесь все набивают себе цену, — говорит он, — и производят себя в более высокий ранг, чем были в Союзе. Лейтенант КГБ выдает себя за майора, бездарный сотрудник журнала «Безбожник» — за крупного ученого, десятистепенный писака — за ведущего писателя, технический помощник сотрудника ЦК — за члена ЦК… А Запад сам помогает раздувать важность эмигрантской мелкоты. Зачем?
— Западу лестно иметь дело с высокими советскими чинами. И хочется думать, что советский строй рушится изнутри.
— Зачем вы уехали? Вы же в Москве жили припеваючи! Я бы на вашем месте попросился обратно.
— Не торопитесь меня хоронить. Кто знает, может быть, у меня будет свой особняк, пара машин, куча чернокожих и желтокожих любовниц, яхта в теплом океане…
— Понимаю. Конечно, такой человек, как вы, зря не уехал бы. Вы правильно поступаете. Продаваться, так за миллионы.
Энтузиаст
Энтузиаста выбросили на Запад, руководствуясь таким соображением: пусть на Западе своими глазами посмотрят, что из себя представляют советские поборники прав человека. Но пока на него смотрит в основном не Запад, а я. Запад смотрит на него только тогда, когда он, Запад, сам хочет взглянуть на это порождение советского общества, т. е. когда Энтузиаст умыт, побрит и поменял белье, когда он заготовил тезисы своего заявления, желаемые для Запада, когда сам он, как говорится, хочет показать товар лицом. Я же вижу его в основном тогда, когда не хочу, в его спонтанных и неконтролируемых проявлениях. И скрыться от него нет мочи — догонит на лестнице, настигнет в туалете. И заорет на весь Пансион, что он со мной не может согласиться, что я ошибаюсь, хотя я ровным счетом ничего не утверждаю, что моя позиция есть позиция КГБ.
Но видать, это — кара Божия для меня. Когда-то мне довелось принимать участие в совещании по поводу диссидентского движения. Я тоже выступал. Мне хотелось показать себя умным, и я высказал мысль, за которую мне могли здорово влепить. «Во всяком стабильном обществе, — сказал я, — оппозиция по психологическим, моральным и интеллектуальным качествам адекватна правящим кругам общества. Так что, не зная лично диссидентов, я заранее могу сказать, что они такое». В зале начался смешок и шиканье. Почувствовав, что попал впросак, я тут же вывернулся. «Поэтому весьма эффективным средством борьбы с нашим диссидентским движением, — сказал я, — может быть отбор характерных экземпляров диссидентов и выбрасывание их на Запад. Запад своими глазами убедится в том, какое это жуткое дерьмо (в зале опять смех), и интерес его к советским диссидентам спадет».
Иногда Энтузиаст кажется несчастным и беззащитным существом, выброшенным жестокими властями в неведомый мир. Но, приглядевшись к тому, как он носится по всяким учреждениям и выбивает то, что ему «положено», как он циркулирует по Европе, вовлекает в сферу своих маниакальных устремлений молодежь, я воспринимаю его как советскую тварь, которая своего добьется ценой демагогии, лжи, лести, гнева, слез, занудности, Советские люди проходят такую мощную тренировку на добывание, выколачивание, вымогательство, изворотливость и прочее, что Запад для них — не поле боя, а всего лишь примитивный полигон.
В Москве Энтузиаст имел свою узкую специальность среди диссидентов: изображал из себя подлинного социалиста. Когда появились еврокоммунисты, он «примкнул» к ним. Его и выкинули на Запад как пример советского еврокоммуниста: пусть на Западе увидят этот еврокоммунизм в чудовищно карикатурном, а значит, в подлинном виде. Прибыв на Запад, Энтузиаст рассчитывал быть обласканным руководителями западных коммунистических партий. Те его игнорировали: у них своих еврокоммунистов в избытке, не хватает им еще какого-то советского параноика! Он обиделся и начал поносить еврокоммунистов за неправильное истолкование своего собственного еврокоммунизма.
