Вилфред замолчал и посмотрел на Анну.
— А при чем тут Ханна? — спросила она.
— Как будто ты не знаешь! Весь Страндстедет говорит о Ханне. О ее неверности. Уже сколько лет…
Оказывается, младший сын, которому Олаисен так радовался и которого оберегал, когда тот был еще в утробе матери, скорее всего, не от него…
— Вилфред, милый, ты ошибаешься! — Анна побледнела и стиснула руки. Потом потерла их, словно хотела согреть.
Он помотал головой. Разве она не видит, что этот мальчик не похож на него? У него черные волосы! А у трех других…
— Ты не должен так думать о Ханне! Надо верить тому, кого любишь, иначе ты пропадешь!
— Я стараюсь терпеть. Ты ведь тоже это знаешь, хотя и делаешь вид, что тебе ничего не известно, — грустно, но спокойно сказал он. Слишком спокойно.
— Что я знаю? — выдохнула она.
Бедняжка, как она испугалась! Как испугалась! И это понятно. Раньше у нее не хватало мужества признать это, но теперь-то ей все ясно. Ведь так? Прямой вопрос требует прямого ответа. Но бояться нечего, ведь это касается их обоих.
— Да в чем же дело?
Теперь уже оставалось сказать все как есть. Лгать ей он не может. Это ее муж… Неужели она не знала?
— Я застал их на месте преступления. Один раз видел в лодке. Они возвращались с какого-то островка. У доктора много возможностей уединяться с Ханной. Все эти годы у них была связь.
Руки Анны успокоились и замерли на коленях. Она слушала Олаисена, и глаза у нее были неестественно большие. Это пьянило его.
— Один раз я нашел в блокноте копию ее письма. Она назначала ему свидание. Я сохранил ее, могу показать…
— У их встреч могли быть и другие причины, — прошептала Анна.
Но Олаисен не слушал ее — скоро она будет на его стороне. Очень скоро.
— Я тоже так думал. Но когда я прямо спросил ее об этом, она во всем призналась. Призналась, что они любят друг друга. Так и сказала: любят! Чтобы было ясно, что я ничего не значу для нее. Ничего! И ты — тоже. С нами они продолжают жить только потому, что когда-то так получилось. Это слова Ханны…
Когда звук этого имени затих, женщина перед Олаисеном начала смеяться. Сначала тихо.
Он не обиделся, но это показалось ему странным. Он почувствовал, что должен любой ценой остановить ее смех.
— В этом нет ничего смешного, — сдержанно сказал он.
Но она продолжала смеяться. От смеха у нее по лицу текли слезы, плечи вздрагивали. Смех был такой жесткий, недобрый, что он допил свой портвейн и встал. Никому не дозволено смеяться над трагедией его жизни! Тем более ей! Это уж слишком.
— Прошу прощения, — сказал он.
Но видно, в последнюю минуту у него мелькнуло какое-то подозрение, и он прикоснулся к ее плечу.
— Не будем никому говорить об этом ради детей, — попросил он. — Договорились?
Олаисен вышел из залы, но в ушах у него продолжал звучать ее смех. Он спустился вниз, вышел во двор. Что-то не так. Как она может быть такой толстокожей? И смеяться?
Ничего, скоро это пройдет. Главное, он теперь не один.
Карна поняла, что что-то случилось. Так люди не смеются. И ничего смешного Олаисен Анне не сказал.
Карна слушала у дверей. Когда Олаисен выходил из залы, она быстро, по-кошачьи, взбежала на чердак.
Анна продолжала смеяться. Незнакомая, недобрая Анна. Может, она не поняла, что Олаисен сказал о папе? Но это невозможно было не понять!
Карна слышала, как Анна, не переставая смеяться, вышла в коридор. Спустилась по лестнице.
Карна хотела окликнуть ее. Утешить, сказать, что это неправда. Что на самом деле все не так. Как Олаисен мог сказать это Анне? Ведь Анна все понимала. И может быть, уже очень давно!
Что теперь будет? Все непоправимо испорчено.
Она слышала, как во дворе смеется Анна. Входная дверь после нее осталась открытой. По дому гулял сквозняк. Пламя лампы колебалось. Карна опустила руки в теплую воду, принесенную сюда для уборки. Хотела согреться.
Когда она нагнулась над ведром с водой, ее охватила тошнота. Окутала мешком голову, не давала дышать.
Карна пыталась перебороть себя. Хотела отойти подальше от крутой лесенки. От открытого лаза. Последнее, что она помнила, — это желание оказаться подальше от лаза.
Глава 19
Карна упала на крышку лаза, но боли не почувствовала. Она была уже далеко.
Крышка с размаху легла на свое место, и ее заклинило. Никто не слышал стука. Бергльот и служанки в беседке наслаждались хорошей погодой.
Падая, Карна задела пустой ящик, на котором стояла оставленная Анной лампа. Лампа качнулась, упала и покатилась по полу. Резервуар с керосином разбился.
Однако стекло лампы чудом уцелело, и горелка, продолжая тянуть керосин, поддерживала пламя. Фитиль коптил. Вскоре стекло стало черным. Но лампа горела. Разбился только резервуар. И теперь керосин медленно растекался по полу.
Старое платье матушки Карен было завернуто в шелковистую бумагу. Анна проложила складки шариками от моли — она собиралась убрать его в сундук. Керосин постепенно добрался до бумаги.
Шло время. В фитиле еще был керосин. Огонь слабо попыхивал в закопченном стекле и не хотел сдаваться. Наконец он погас.
Но одна искорка, может быть, вылетевшая из лампы при падении, еще тлела. В горелке? В стекле? В пыли на полу?
Когда керосин добрался до нее, все было решено. Сперва огонь был небольшой — осторожный, игривый золотой язычок. Он лизнул кружева. Венецианские кружева на платье матушки Карен. Тихонько зашипел и распустился красным цветком.
Карну залил свет. Небывалый, необычный свет. Она старалась вернуть тело к жизни. Руки. Хотела за что-нибудь ухватиться. Поджала под себя ноги.
Дышать было трудно. Гораздо труднее, чем обычно. И откуда такой свет? Он должен был уже погаснуть. Ведь она почти пришла в себя.
Память начала проясняться. Она в ловушке! Лаз! Где лаз? Ее крик рванулся и затих. Нужно было думать, как укрыться от жара. Она толкнула ведро, и оно опрокинулось на нее. Прохладная, приятная вода.
Несмотря на дым, от воды пахло щелочью. Карна закашлялась. Ее чуть не вырвало. Она понимала, что должна укрыться где-нибудь подальше.
И поползла прочь от дыма, который стерег лаз. Другого выхода здесь не было. Может, это не случайно? Может, это ей наказание за то, что она, познакомившись с Педером, перестала читать Библию? Может, ей положено сгореть здесь, на чердаке?
Она хотела позвать Педера. Постучать в пол. Поднять руку. Но могла только кашлять.
Слышал ли ее кто-нибудь? Понял ли, что она на чердаке?
