Тема была исчерпана, и воцарилось молчание. Юхан попросил у Вениамина разрешения прожить в Рейнснесе лето и осень. Ему надо кое над чем поработать.
Вениамин обрадовался. Да это подарок судьбы, если в старых домах будет кто-то жить!
Но разве Юхану не нужна служанка, чтобы вести хозяйство? По мнению Олаисена, мужчина не может жить один.
Юхан возразил, что мужчина, который выжил один в американских прериях, проживет один и в Рейнснесе. Говоря это, он так смотрел на Дину, что Вениамин насторожился.
Анна попросила Юхана рассказать, о чем он будет писать. И Юхан оказался удивительно словоохотливым. По сравнению с тем, каким он был в Страндстедете. Писать же он хотел о своей эмиграции. Об Америке. О том, как там приходится норвежцам.
— И как пришлось тебе самому? — поинтересовалась Анна.
— Да, конечно. — Он снова взглянул на Дину. Интересно, подумал Вениамин и произнес это слово вслух.
— Ты рано уехал из дома? — спросила Анна.
— Не так рано, как Вениамин. Мне было уже двадцать.
— Из всех нас только мы с Ханной никуда не уезжали из Нурланда, — заметил Вилфред.
Все вежливо посмотрели на него и промолчали. Это его задело. Он почувствовал себя посторонним. Его достоинство было уязвлено.
— Учиться за границей читать и писать и вообще чему бы то ни было стоит немалых денег, — сказал он.
— Теперь другие времена, Вилфред, — возразил Вениамин. Он обратился к нему по имени, как к собутыльнику. Или того хуже — как к своему работнику.
Олаисену это не понравилось.
— Хорошо, кому есть чем платить за себя, — обиженно сказал он.
В этом прозвучала угроза. Ханна беспокойно переменила позу. Ее плечи словно вырвались из платья и встали, как щиты.
— Вы и сами платили за своего брата, когда он кончал реальное училище, — заметила Дина.
— А я за свое образование отдал все наследство, оставшееся мне от отца, — сказал Юхан и многозначительно посмотрел на Дину.
Она вспыхнула. Только ей был понятен его взгляд.
— Хочешь остаться здесь и превратить Рейнснес в образцовую усадьбу, Юхан? — спросила она.
— Нет, я никудышный крестьянин и никудышный торговец. Это все, что роднит меня с Вениамином.
Вениамин быстро взглянул на Дину. Она невозмутимо откинулась в кресле. Но промолчала.
— Иногда эти качества проявляются через поколение. Я имею в виду умение вести дела, — сказал Олаисен, забыв обиду.
Он, единственный из мужчин, был в галстуке. И сюртук у него был застегнут даже после обеда.
— Нам с вами, Олаисен, предстоит работать в Страндстедете. Мы не можем полагаться на тех, кто придет после нас, — добродушно сказала ему Дина через стол.
Он зарделся. От стыда? Или от благодарности?
Вениамин видел, что Ханна вся напряглась.
— Трудно быть первопроходцем. Во всех отношениях трудно. Мало кто это понимает, — прибавила Дина.
И — о чудо! — Олаисен погладил Дину по руке и поблагодарил ее. Так благодарят подчиненного, проявившего понимание там, где от него этого не ждали.
— Мы должны заставить купцов построить газовый завод. В Страндстедете слишком темно. Зимой на улице не видно собственных пальцев. И аптеку! Глупо, что у нас нет своей аптеки, правда, Олаисен? — доверчиво спросила Дина.
Вениамин разглядывал свою салфетку. Как ей это удается? Она делает человека податливым, точно мягкое масло, дав ему понять, будто верит, что он еще может творить чудеса.
Остальные и глазом не успели моргнуть, как оказались лишними. Дина и Олаисен заговорили о будущем Страндстедета. И они явно не собирались посвящать в это Вениамина.
Он закурил новую сигару, наполнил бокалы, дымя над головами присутствующих. Он знал, что обычно это раздражало Анну. Один раз он попробовал вмешаться в разговор Дины и Олаисена с практическими замечаниями по поводу аптеки. Но тут же сдался.
Ханна ушла взглянуть на детей. Анна тихо разговаривала с Юханом о его предполагаемой книге.
Вениамин оказался лишним. Наконец он извинился и вышел.
— Я разбираюсь только в цифрах и музыке, — услышал он, уходя, слова Дины и ее короткий смешок.
Анна даже не подняла головы, когда он уходил. Она увлеченно слушала рассказ Юхана о Миннеаполисе.
Вениамин сразу увидел ее. Значит, он все-таки думал о ней? Знал, куда она пойдет, если захочет побыть одна? Не в дом Стине, а на крыльцо перед стеклянной верандой. Ханна сидела там и смотрела на пролив. Из большого дома ее не было видно.
Но он не пошел к ней. Он пересек двор и пошел к хлеву.
Молодые играли на берегу. Они снова разожгли костер. Пахло смолой и горелыми водорослями. Бергльот, Сара и служанки тоже были там. Они смеялись и водили какой-то хоровод.
В хоре громче других звучал голос Карны. Раньше Вениамин видел, что ей весело. Теперь он это слышал.
Как в старые времена, он влез на сиденье уборной и выглянул в высоко расположенное окно. Знал, что оттуда видно крыльцо веранды. Но для этого ему пришлось наклонить голову и согнуться.
Вениамин вспомнил, как ему приходилось подниматься на цыпочки, чтобы увидеть не только небо.
Ханна сидела на нижней ступеньке. Перила крыльца почти скрывали ее. На ней было летнее платье в синих цветах. Он видел только ее ноги от колен и ниже.
Оборки платья шевелились от ветра. Ханна двинула ногой, словно почувствовала, что за ней наблюдают. Обхватила руками колени и наклонилась вперед. Теперь стали видны ее волосы. Обнаженные руки. Они больше не были золотистыми, как когда-то. Ханна поблекла. Как блекнет молодость.
Вениамину стало жалко — ее, себя, их воспоминаний?
В нем, словно огонек, еще тлела страсть к ней. Но теперь это было невозможно…
Может, она знает, что он стоит здесь и смотрит на нее? Его волновало запретное. И то, что они, быть может, думают об одном и том же.
Стекло было грязное, он попытался протереть его рукой, но это не помогло. Он не мог оказаться рядом с ней. Или все-таки мог?
Подойти к ней по пути к большому дому, заговорить. Как ни в чем не бывало постоять в траве поодаль от нее, спрятав руки в карманы.
Он так и сделал. Обошел дом и остановился на порядочном расстоянии от Ханны. Пошевелился, чтобы она подняла голову.
Она плакала.
— Идем! — сказал он, хотя этого не было раньше в его мыслях. — Идем на берег играть с молодыми!
Ханна быстро взглянула на дом. Потом, не отвечая ему, вытерла лицо подолом нижней юбки, встала и пошла к берегу.
Вениамин последовал за ней. Хотел догнать ее и спросить, почему она плакала. Но это было бы глупо. Поэтому он продолжал идти на почтительном расстоянии от нее.
