Раздался звонок.
— Ну, наконец-то, — радостно сказала Ирина и побежала открывать дверь.
— Это — обещанный сюрприз, лучшая Ирочкина подруга, как всегда, немного опаздывает. Задержите дыхание, мужики, — сказал Игорь.
В комнату вместе с Ириной вошла молодая девушка, показавшаяся Виктору очень знакомой. Ах, да, она напоминает молодую Марину Влади в ее романтическом образе времен «Колдуньи», только выше ростом, тоньше и с раскосыми глазами, изумляющими своей антрацитовой глубиной…
— Моя подруга Белла, — представила гостью Ирина.
— А посадим-ка мы ее рядом с Виктором, он тут один без пары, пусть трудится, ухаживает. К столу, братцы, есть хочется — нестерпимо.
— Я тоже без пары, обижаете, — вставил брат Ирины.
— Ты — не в счет, Белла знает тебя, как облупленного, и заинтересоваться тобой не способна — ты для нее, как родной.
Виктор восхищенно, с нескрываемым интересом смотрел на девушку — она была действительно прелестна. Он чувствовал себя совершенно свободным после последней встряски, да даже если бы ее и не было, то все равно не стал бы ограничивать себя, потому что никому никаких обещаний не давал.
Его последний роман, длившийся, в отличие от предыдущих, уже почти четыре года, с бурными ссорами и страстными примирениями, съездами и разъездами, не поддавался никакому прогнозированию и не накладывал никаких обязательств. Он тянулся дольше обычного, как ему казалось, лишь по инерции да еще вследствие невероятной активности и изобретательности его последней подруги.
Это был период очередного хлопанья дверью, причиной, или, скорее, поводом которого стало, в изложении Одиль, «посягательство на права и личную свободу», а на самом деле виной всему был ее откровенный флирт с боссом, переходивший, в представлении Виктора, некие допустимые границы.
Вполне невинное замечание на эту тему, сделанное самым нейтральным тоном, немедленно привело к длинной отповеди с ее стороны, а последующие разногласия — к очередной бурной сцене, уже после вечеринки. Все закончилось, как обычно: в очередной раз, уложив чемоданы, она укатила к родителям. Ключ от его квартиры еще оставался у нее, поэтому, вполне возможно, к приезду Виктора она вновь вернется, как уже бывало не раз, и, как обычно, будет уютно сидеть в кресле, поджав под себя ноги, и лихо строчить что-то срочное для «Пари-Тур», поджидая его. Стол будет изысканно накрыт, романтический вечер обеспечен, и он опять окажется вовлеченным в очередную интригу неистощимой на выдумки, неукротимой Одиль…
С одной стороны, такая непредсказуемая жизнь будоражила кровь, взвинчивала нервы, не давала отношениям превратиться в рутинные, а с другой, эти конвульсивные встряски не могли продолжаться вечно, утомляли, выводили из равновесия и неминуемо должны были привести к разрыву, который, впрочем, как ему казалось, не будет воспринят трагически ни одной из сторон.
Девушка, сидевшая рядом с ним, действовала на него как-то по-другому. Еще в университете, читая «Евгения Онегина», он представлял себе Татьяну очень похожей на нее — вчерашняя оперная Татьяна в счет не шла, там был голос, а не образ — с темными восточными глазами, высокими скулами и вытянутыми к вискам бровями. Если бы поднять волосы высоко на затылке, обнажить шею и надеть платье с глубоким декольте — эффект был бы полный. Но в отличие от печальной пушкинской Татьяны, в этой девушке угадывались легкость, живость и энергия.
Ему стало смешно — мысленно он уже раздел ее, переодев в платье эпохи романтизма, но при этом, сидя рядом с ней, касаясь ее плечом и глядя на нее, не испытывал никакого сексуального влечения, здесь было что-то совсем другое — щемящее и нежное…
— У вас очень интересный тип лица, не классический русский, — сказал он.
— Старик, да где ты найдешь классику в России, а особенно в СССР? Это же просто вавилонское столпотворение, полигон для смешения рас и национальностей, и наша дорогая Беллочка — замечательное тому подтверждение. Просвети-ка его, дружок, поведай о своей невероятной родословной. Но сначала тост — за красоту!
Все дружно поддержали хозяина.
— Я могу лишь на небольшом отрезке времени — на двух поколениях — проследить генеалогию своей семьи. Бабушка по материнской линии — грузинка, дед — из старинного рода, восходящего к Шереметевым и Долгоруким. В родственных связях с этой стороны вообще разобраться непросто — есть и немцы, и поляки, и итальянцы, и кто-то еще… Если честно, я не слишком этим горжусь, меня это, скорее, просто забавляет. Зато моя мать относится к этому вполне серьезно — исключительно для внутреннего пользования. У нас ведь в стране подобные корни в известное время были небезопасны, да и сейчас не так чтобы очень украшали их обладателей. Об этом все предпочитают не заикаться, но в своем кругу можно и расслабиться. Бабушка по отцовской линии — татарка, дед — донской казак, в результате этого союза и появился в семействе этот «неклассический русский тип» — цитирую вас — у моего отца явно выражены признаки монгольского нашествия…
— Что с таким шиком унаследовала его единственная очаровательная дочь, — вмешался Игорь. — Кстати, эта чаровница — дочь небезызвестного тебе Сергея Загорского.
— Правда?! Совсем недавно имел удовольствие видеть вашего батюшку в Париже на открытии Русского сезона. Он дирижировал Московским камерным оркестром, в программе — Глинка и Римский-Корсаков. Как всегда — грандиозный успех. Скоро ли он порадует нас новыми сочинениями?
Познакомиться с дочерью Загорского, да еще такой красоткой, было и лестно, и приятно. Кроме прочего, Виктору показалось символичным, что у нее тоже есть польские корни. Это был, в самом деле, вечер сюрпризов.
— Сейчас родители в Вене, отец — член жюри конкурса дирижеров. Завтра возвращаются. Боюсь, что не смогу точно ответить на ваш вопрос — он всегда делает несколько вещей одновременно, так что мне довольно трудно судить о его приоритетах.
Белле не хотелось говорить о своем отце. Его тоска пустила такие глубокие корни, что время — а после той истории прошло уже более трех лет — не смогло полностью излечить ее. Раздавленный и опустошенный, он полностью сдался перед неизбежностью продолжать жить. Инерция семейного быта и титанические усилия матери, твердо державшей руку на пульте управления их безрадостного совместного существования, понемногу начали выводить его из запоев и оцепенения. Белла знала, что его консультирует психиатр, он пользуется антидепрессантами, но в разговорах с родителями обходила и это стороной, не задавая лишних вопросов, — обсуждать щекотливые темы и личные проблемы в их табуизированном доме было не принято, недопустимо.
Состояние отца было изменчивым, и мать, пользуясь периодами относительной стабильности, умело вводила его в рабочий ритм, вовлекала в постоянно меняющийся калейдоскоп культурной жизни Москвы и московского бомонда, считая, что на людях ему придется хотя бы на время забывать себя и общаться, что не могло не пойти ему на пользу, и это было правдой. К тому же, полагала она, было опрометчивым надолго исчезать из виду, в чем она снова была права.
