Она почувствовала, как он напрягся, превратившись в сгусток энергии, которая непостижимыми, невидимыми излучениями незримо соединила их — в первом отделении ничего подобного не было. На мгновение она оторопела, перестала дышать, вцепившись в подлокотники кресла… В тот момент, когда она обрела дыхание, он взмахнул палочкой…
Непонятно, как воздушный, легкий жест, плавные движения могли вызывать такое разнообразие оттенков — сейчас это было совсем иное звучание, другой оркестр. Казалось, в первом отделении музыканты просто работали, играли свои партии, а теперь — творили, священнодействовали, дождавшись своего звездного часа. Да, это было необъяснимо-таинственное, магическое влияние — одного человека на оркестр, и их совместное — гипнотическое воздействие на публику гениальной моцартовской симфонии, то мощно-волевой, то изысканно-солнечной. Раньше ей казалось, что главное в этой профессии — умение читать ноты и владеть определенными техническими навыками, оказалось — не только это, тут была еще какая-то тайна, загадка, харизма, запредельность, может, даже то, что именуется — Божья искра… И все это в нем присутствовало…
После Моцарта была исполнена кантата Дебюсси «Блудный сын», а заканчивалась программа скрябинской «Поэмой экстаза». Успех был оглушительный, оркестр дважды играл на бис, а потом еще несколько минут зал стоя аплодировал и он трижды выходил на поклон… Значит, она ничего не нафантазировала себе, на сей раз «зацепило» всех…
Они заранее не договорились о встрече в этот вечер, и она не знала, как быть — отправиться куда-то за кулисы, чтобы поздравить его с успехом, или ждать, пока он появится сам и разыщет ее.
Некоторое время она колебалась, а потом, сообразив, что стоит одна в опустевшем зале, спустилась в фойе, из которого уже выходили последние слушатели. Взяв в раздевалке плащ, она медленно надела его, немного постояла у зеркала, растягивая время, еще на что-то надеясь, но, увидев направляющуюся к ней служащую, вышла на улицу, поняв, что не стоит ждать чуда — если бы он хотел ее увидеть, то сумел бы найти возможность дать ей об этом знать… Да мало ли чем он может быть сейчас занят, наверняка у них там какой-нибудь междусобойчик, прямо за кулисами — он празднует с коллегами, счастлив, а может, и где-то в более узком кругу или вообще с кем-то вдвоем — ведь она о нем почти ничего не знает… Скорее всего, он и не помнит, кого приглашал, а она торчит тут одна и изнывает в сомнениях…
От этих мыслей стало тоскливо — праздничное настроение улетучилось. Ну и состояние в последнее время — то на вершине блаженства, то на грани слез, совсем распустилась… Ей стало совсем одиноко и начало все раздражать — толпы проходящих мимо людей и даже шум вечернего города…
Она остановила такси — спускаться в метро не хотелось… вообще никого не хотелось видеть, и меньше всего она была готова на уединенный вечер с Андреем — сын был у ее родителей. Приехав домой, она тут же развернула могучую деятельность и до двух ночи возилась, вспомнив, что приближается лето и давно пора убрать подальше теплые вещи.
Все воскресенье она снова занималась накопившимися домашними делами, которые, вообще говоря, могли бы и подождать… Они-то — могли, а вот она делала это с трудом… Время тянулось необычайно медленно, а в голове крутились отрывочные мысли — вариации на одну тему: «Неужели он совсем не чувствует того же, что и я… а я только о нем и думаю, просто полное помешательство — жду-не дождусь понедельника, скорей бы увидеть его»…
— Что с тобой? Откуда этот стахановский энтузиазм? Ты носишься, как на крыльях… а время подходит к обеду, и мой пунктуальный желудок уже не просто на это намекает, а решительным образом бунтует…
Ничего не подозревающий муж вернул ее на землю.
— Ой, извини, и правда…
— Да ладно, занимайся и дальше, раз уж так увлеклась… сейчас сварганю что-нибудь незамысловатое, если ты не против…
— Обеими руками — за!
— Тогда приступим — пожалуй, изображу свою традиционную арию…
— В мундире?
— Нет, в честь воскресенья — в парадно-возвышенном стиле… Что может быть лучше жареной картошечки!
— А к ней открой баночку шпротов, есть и селедочка, и тамбовский окорок…
— Да под соленый огурчик…
Муж, балагуря, занялся на кухне чисткой картошки, а она, чтобы не слышать его голоса и не разговаривать, включила проигрыватель, решив послушать недавно купленную пластинку с записями Рихтера…
Она понимала, что суетится потому, что не знает, куда себя девать, — убивает время, продолжая думать лишь о том, что они снова увидятся…
* * *
По всему было видно, он тоже ждал этой встречи — сосредоточенный, чуточку исподлобья взгляд разом устремился к ней, просияв, как это бывает только в детстве или у людей очень искренних, от всепоглощающей радости мгновения, когда эмоции не взвешиваются и не дозируются, излучаясь в первозданном виде. Она так хорошо его чувствовала, понимала и уже так зависела от него, что было и сладко, и жутко…
Улыбка сразу изменила его — как будто лучик пробежал по лицу и стер все тени и сомнения…
— Доброе утро, как спалось? — она старалось быть ровной, боясь поверить в его радость.
— Совсем не спалось, я так ждал…
— Большое спасибо за прекрасный вечер… Я, конечно, дилетант, но вы просто затмили собой Красина…
— Что вы, Красин — корифей, личность, мысль, сдержанная изысканность, но он просто пришел на работу и хорошо делал свое дело…
— По-моему, просто хорошо делать свое дело на сцене невозможно, искусство без эмоционального наполнения — безжизненно.
— Не скажите — большой мастер должен все распределить, на одних порывах души и на вдохновении далеко не уедешь, кроме этого должны быть и расчет, и план, и контроль. Я бы сформулировал это так — важно умение организовать душу.
— Это какой-то уже недосягаемый, высший пилотаж — организованная душа. Но звучит красиво. Вам нужно писать теоретические статьи. По крайней мере, старайтесь записывать нестандартные мысли, которые позже могут во что-то вылиться.
— Спасибо за совет, обязательно учту, правда, с трудом представляю себя в роли теоретика…
Калерия подумала, что сам он и впрямь не станет утруждать себя таким занятием, предпочтя ему живой творческий процесс.
— Возвращаясь к Красину, — его умение контролировать и распределять сделало его манеру холодноватой, чересчур выверенной, что ли…
— Какой вы тонкий человек, как верно подметили очень непростую вещь… Сам-то я от страха забился в гримерную и в уме проигрывал свою программу — не слушал его на этот раз и не знаю, как он дирижировал… но полностью доверяюсь вашему восприятию… То, что вы заметили, вполне могло быть, ему ведь никому ничего не нужно было доказывать… да и не каждый день возникает это особое состояние души, такое сияние, что ли, внутри тебя…
— Вот-вот, именно это и было на сцене у вас, а не у него…
