Кузен Джимми спускался по лестнице, качая головой и бормоча:
— Как она это делает? Как она это делает! Я могу писать стихи, но это!.. Эти люди живые!
Один из персонажей был, по мнению тети Элизабет, даже слишком живым.
— Этот Никлас Апплгат слишком похож на старого Дугласа Курси из Шрузбури, — заметила она. — Я предупреждала тебя, чтобы ты не вставляла в книгу никого из знакомых.
— Да я никогда в жизни не видела Дугласа Курси.
— Все равно это он — как живой. Даже Джимми это заметил. Ты должна его вычеркнуть, Эмили.
Но Эмили упрямо отказалась его «вычеркнуть». Старый Никлас был одним из лучших ее персонажей. К этому времени она уже была очень увлечена своей новой книгой. Теперь творчество никогда не превращалось в тот священный ритуал, каким было создание «Продавца снов», но писала она с удовольствием, забыв на время обо всем, что мучило и угнетало ее. Последняя глава была закончена в тот самый день, когда с ноги тети Элизабет сняли лубки и перенесли ее на кушетку в кухню.
— Ну, твоя история неплохо помогла мне скоротать последние недели, — призналась она. — Но я очень рада, что снова могу приглядывать за хозяйством. Что ты собираешься делать с твоей книгой? Как ты ее назовешь?
— «Мораль розы».
— Совершенно неподходящее название, на мой взгляд. Не знаю, что оно означает… да и никто другой не догадается.
— Неважно. Это название книги.
Тетя Элизабет вздохнула:
— Не знаю, в кого ты такая упрямая, Эмили, — никогда не слушаешь ничьих советов. Зато я точно знаю, что ни один Курси не станет с нами больше разговаривать, после того как ты опубликуешь эту книгу.
— У книги нет никаких шансов появиться в печати, — сказала Эмили мрачно. — Они пришлют ее назад, «прокляв небрежной похвалою»
[55]
.
Тетя Элизабет никогда прежде не слышала этого выражения и решила, что Эмили выдумала его сама.
— Эмили, — сказала она сурово, — чтобы я больше не слышала от тебя таких слов. Я знаю, что Илзи способна выругаться, но это последствия ее раннего воспитания. К бедняжке нельзя предъявлять тех требований, которые мы предъявляем к себе. Но Марри из Молодого Месяца никогда не употребляют грубых выражений.
— Это была всего лишь цитата, тетя Элизабет, — сказала Эмили устало.
Она устала… устала… от всего. Приближалось Рождество, и впереди была длинная, тоскливая зима — пустая и бесцельная. Казалось, нет цели, ради которой стоило бы трудиться. Не стоило трудиться даже ради того, чтобы найти издателя для «Морали розы».
IV
И все же она старательно перепечатала рукопись на машинке и отправила в издательство. Рукопись вернули. Эмили послала ее снова… и снова — трижды. Рукопись вернули. Эмили перепечатала ее еще раз — листы были уже сильно помяты — и послала снова. Всю зиму, весну и лето она отправляла ее издателям из составленного заранее списка. Она уже забыла, сколько раз перепечатывала текст. Все это стало чем-то вроде шутки, горькой шутки.
Самым неприятным для Эмили было то, что обитатели Молодого Месяца знали обо всех этих отказах и ей приходилось выносить их сочувствие и негодование. Кузен Джимми так сердился, что после каждого очередного отказа издать этот шедевр целый день не мог есть, и она перестала рассказывать ему о том, кому и когда послала рукопись. Один раз ей даже пришло в голову: не послать роман мисс Ройал, чтобы она пустила в ход свои связи и добилась его опубликования? Но гордость Марри не могла примириться с таким выходом из трудного положения. Наконец осенью, когда рукопись вернулась от последнего в списке издателя, Эмили даже не вскрыла бандероль и с презрением бросила ее в ящик своего письменного стола.
Провал надежду угасил,
Бороться дальше нет уж сил
[56]
.
— Вот и конец истории с этой книгой… и конец всем моим мечтам. Я буду использовать чистую оборотную сторону этой бумаги для заметок. А теперь мне лучше вернуться к спокойному существованию поденщика, пишущего только ради заработка.
Во всяком случае, редакторы журналов относились к ее произведениям лучше, чем издатели книг… У них, как с чувством сказал кузен Джимми, явно было больше здравого смысла. В то время как ее книга тщетно искала путь к читателям, журналы все охотнее принимали ее рассказы. Эмили проводила долгие часы за письменным столом и в известной степени наслаждалась своей работой. Но при всем этом сохранялось ощущение поражения. Ей не удалось достичь настоящих высот на «альпийской тропе». Величественный Град Осуществления Надежд
[57]
на вершине был не для нее. Халтура! Вот и все. Заработок, который тетя Элизабет считала возмутительно легким.
Мисс Ройал в своих письмах откровенно говорила Эмили, что та пишет все хуже.
«Вы втягиваетесь в колею, Эмили, — предупреждала она. — Колею самоудовлетворения. Восхищение тети Лоры и кузена Джимми приносит вам вред. Вам следовало бы быть здесь. Мы поддерживали бы вас в форме».
Что, если бы она уехала в Нью-Йорк с мисс Ройал, когда у нее был такой шанс шесть лет назад? Разве не смогла бы она тогда добиться публикации своей книги? Не стал ли роковым для этой рукописи почтовый штемпель острова Принца Эдуарда, маленькой провинции, из которой ничего «доброго выйти не может»?
[58]
Возможно! Возможно, мисс Ройал была права. Но какое это имело значение?
Никто не приехал в Блэр-Уотер в то лето. То есть… Тедди Кент не приехал. Илзи снова была в Европе. Дин Прист, похоже, поселился навсегда на берегу Тихого океана. Жизнь в Молодом Месяце шла без перемен — если не считать того, что тетя Элизабет немного хромала, а волосы кузена Джимми внезапно стали белыми — казалось, это произошло за одну ночь. Иногда Эмили вдруг замечала, что кузен Джимми стареет. Они все старели. Тете Элизабет было почти семьдесят. А после ее смерти Молодой Месяц должен был перейти к Эндрю. Уже бывали моменты, когда во время визитов в Молодой Месяц Эндрю примерял на себя роль хозяина. Разумеется, он не собирался сам жить на ферме, но ее следовало поддерживать в хорошем состоянии в ожидании того дня, когда появится возможность ее продать.
