22 декабря
Дорогой папа!
Сегодня у нас в школе состоялся публичный экзамен. Это было большое событие. Присутствовали почти все, если не считать доктора Бернли и тети Элизабет. Все девочки, кроме меня, были в своих лучших платьях. Я знала, что Илзи нечего надеть, кроме ее старого платья из шотландки, которое она носила еще прошлой зимой и которое слишком коротко для нее, и потому, чтобы ей было не так неприятно, я тоже надела мое старое коричневое. Тетя Элизабет сначала не хотела позволить мне надеть его, потому что Марри из Молодого Месяца должны быть всегда хорошо одеты, но, когда я объяснила насчет Илзи, она взглянула на тетю Лору и дала разрешение.
Рода Стюарт издевалась надо мной и над Илзи, когда увидела нас, но я собрала ей на голову горящие уголья».
[56]
(Это библейское выражение.) Она декламировала и вдруг забыла строчку. Книжку она оставила дома, а никто другой, кроме меня, не знал этого стихотворения наизусть. Сначала я взглянула на нее с торжеством. Но потом мною овладело странное чувство, и я подумала: «А что чувствовала бы я, если бы забыла слова, стоя перед такой тучей народа? К тому же на карту поставлена честь школы». И я шепотом подсказала ей строчку, так как была совсем рядом. Она благополучно дочитала стихи до конца. Странное дело, дорогой папа, теперь я совсем не испытываю к ней ненависти. Я отношусь к ней вполне доброжелательно, и это гораздо приятнее. Ненавидеть людей очень неудобно.
28 декабря
Дорогой папа!
Рождество позади. Оно прошло довольно приятно. Я никогда не видела, чтобы готовили сразу столько вкусностей. К нам приехали дядя Уоллес с тетей Ивой, дядя Оливер с тетей Адди и тетя Рут. Правда, дядя Оливер не привез никого из своих детей, и я была очень разочарована. Доктор Бернли и Илзи тоже обедали в тот день у нас. Все были ужасно разряжены. Тетя Элизабет надела свое черное атласное платье с воротничком из брюссельских кружев и такой же чепчик. Она выглядела весьма внушительно, и я ею гордилась. Человеку приятно, когда его родственники выглядят хорошо, даже если он их не любит. Тетя Лора надела коричневое шелковое платье, а тетя Рут — серое. Тетя Ива была исключительно элегантна в своем платье со шлейфом. Но пахло оно нафталином.
На мне было мое голубое кашемировое, а в волосах голубые ленточки, и еще тетя Лора позволила мне надеть мамин голубой шелковый пояс с розовыми маргаритками, который она носила, когда была маленькой девочкой и жила в Молодом Месяце. Тетя Рут хмыкнула, когда увидела меня. Она сказала: «Ты заметно выросла, Эмили. Надеюсь, ты ведешь себя теперь лучше». Но (на самом деле) она ни на что не надеялась. Для меня это было совершенно очевидно. Затем она сказала мне, что у меня развязался шнурок. «Выглядит она гораздо лучше, — сказал дядя Оливер. — Не удивлюсь, если она все же вырастет крепкой, здоровой девочкой». Тут тетя Ива вздохнула и покачала головой. Дядя Уоллес ничего не сказал, но пожал мне руку. Рука у него была холодная, как рыба.
Когда мы пошли в столовую, я наступила на шлейф тети Ивы и услышала, как где-то затрещали швы. Тетя Ива оттолкнула меня, а тетя Рут сказала: «До чего ты неуклюжий ребенок, Эмили». Я отступила за спину тети Рут и показала ей язык.
Дядя Оливер хлюпает, когда ест суп. Мы достали все наши лучшие серебряные ложки. Кузен Джимми резал индеек и дал мне два кусочка грудки, так как знает, что я больше всего люблю белое мясо. А тетя Рут сказала: «Я в детстве довольствовалась крылышком», и тогда кузен Джимми положил на мою тарелку еще один кусочек белого мяса. Тетя Рут ничего не добавила, пока он не кончил резать индейку, а потом сказала: «В прошлую субботу, Эмили, я видела в Шрузбури твою школьную учительницу, и она отозвалась о тебе не слишком похвально. Если бы ты была моей дочерью, я ожидала бы другого отзыва». — «Очень рада, что я не твоя дочь», — сказала я мысленно. Я, разумеется, не сказала этого вслух, но тетя Рут продолжила: «Пожалуйста, не смотри так мрачно, Эмили, когда я обращаюсь к тебе». А дядя Уоллес вставил: «Жаль, что у нее такое неприятное выражение лица». — «А ты самонадеянный, и деспотичный, и жадный, — сказала я, также про себя. — Я слышала, как это говорил о тебе доктор Бернли». — «Я вижу, у нее на пальце чернильное пятно», — сказала тетя Рут. (Перед обедом я писала стихотворение.) И тут случилось нечто удивительное. Родственники всегда удивляют. Тетя Элизабет заговорила. Она сказала: «Я хотела бы, Рут, чтобы вы с Уоллесом оставили ребенка в покое». Я едва могла поверить собственным ушам. Тетя Рут, похоже, была раздражена, но все же больше ко мне не приставала и только фыркнула, когда кузен Джимми положил еще один кусочек белого мяса на мою тарелку.
Дальше обед проходил очень приятно. Когда дошли до пудинга, гости разговорились, и слушать было одно удовольствие. Они рассказывали разные случаи и шутки из семейной истории Марри. Даже дядя Уоллес смеялся, а тетя Рут рассказала кое-что о моей двоюродной бабушке Нэнси. Они говорили язвительно, но занимательно. Тетя Элизабет открыла один из ящиков стола дедушки Марри и достала оттуда стихотворение, которое написал бабушке Нэнси ее возлюбленный, когда она еще была молода, и дядя Оливер прочитал его вслух. Бабушка Нэнси, должно быть, была очень красива. Интересно, кто-нибудь напишет стихи мне? Если бы мне позволили носить челку, кто-нибудь, возможно, написал бы что-нибудь. Я спросила: «Бабушка Нэнси действительно была так красива?» А дядя Оливер ответил: «Говорят, будто была — семьдесят лет назад». А дядя Уоллес сказал: «Она прекрасно сохранилась… и еще доживет до ста». А дядя Оливер сказал: «О, она так привыкла жить, что никогда не умрет».
Потом доктор Бернли рассказал какую-то историю, которую я не поняла. У дяди Уоллеса вырвалось «ха-ха», а дядя Оливер приложил к лицу салфетку. Тетя Адди и тетя Ива искоса переглянулись, а затем опустили глаза в свои тарелки и слегка улыбнулись. Тетя Рут, казалось, была возмущена, а тетя Элизабет холодно посмотрела на доктора Бернли и сказала: «Боюсь, Аллан, вы забыли, что здесь присутствуют дети». Доктор Бернли сказал: «Прошу прощения, Элизабет», — очень вежливо. Он, когда захочет, может говорить с очень величественным видом. И он очень красив, когда аккуратно одет и побрит. Илзи говорит, что гордится им, пусть даже он ее ненавидит.
После обеда раздавали подарки. Это традиция Марри. Мы никогда не вешаем чулочки у камина и не ставим елок, но передаем по кругу «отрубяной пирог» со спрятанными в нем подарками и свисающими наружу ленточками, на которых написаны имена гостей
[57]
. Было очень весело. Все мои родственники подарили мне что-нибудь полезное — все, кроме тети Лоры. Она подарила мне бутылочку духов. Я в восторге от них. Очень люблю приятные запахи. Тетя Элизабет относится к духам неодобрительно. Она подарила мне новый передник, но мне приятно отметить, что он без рукавов. Тетя Рут подарила мне Новый Завет и сказала: «Надеюсь, Эмили, ты будешь читать главу из этой книги каждый день, пока не прочитаешь до конца», а я сказала: «Что вы, тетя Рут, я уже прочитала Новый Завет раз десять (и это правда). Я очень люблю Откровение святого Иоанна». (И я действительно люблю его. Когда я читала стих: «А двенадцать ворот — двенадцать жемчужин»
[58]
, я тут же увидела их, и ко мне пришла вспышка.) Но тетя Рут сказала холодно: «Библию надо читать не как книжку с рассказами». Дядя Уоллес и тетя Ива подарили мне пару черных рукавичек, дядя Оливер и тетя Адди — целый доллар красивыми новыми десятицентовиками, а кузен Джимми — ленту для волос. Перри оставил мне шелковую книжную закладку. Ему пришлось отправиться домой, чтобы провести рождественский день с его тетей Том, но я приберегла для него целую кучу орехов и изюма. Я подарила ему и Тедди по носовому платочку (для Тедди платочек был чуточку красивее), а Илзи получила от меня ленту для волос. Я купила все это сама на те деньги, которые выручила за яйца. (У меня нескоро снова появится этот доход, так как моя курочка перестала нестись). Все были счастливы, и в какой-то момент дядя Уоллес мне улыбнулся. Я подумала, что он не такой отвратительный, когда улыбается.
