На миг вид у Илзи сделался такой, словно это ей тоже не по душе, но она тут же рассмеялась и горячо обняла Эмили.
— Ну, как бы там ни было, пожалуйста, люби меня. Понимаешь, меня никто не любит.
— Твоему отцу ты наверняка нравишься.
— Не нравлюсь, — сказала Илзи уверенно. — Ему до меня дела ни на грош. Думаю, иногда он не выносит даже моего вида. А я хотела бы ему нравиться, потому что он может быть ужасно милым, когда ему кто-нибудь нравится. Знаешь, кем я собираюсь быть, когда вырасту? Я буду де-кла-ма-тор-шей.
— А это кто?
— Женщина, которая читает стихи на концертах. У меня это отлично выходит. А ты кем собираешься быть?
— Поэтессой.
— Черт возьми! — сказала Илзи, явно под впечатлением от услышанного. — Только я не верю, что ты можешь писать стихи, — добавила она.
— Могу, честное слово! — воскликнула Эмили. — Я уже три написала: «Осень», «К Роде»… только это я сожгла… и «К лютику». Последнее я сочинила сегодня, и это мой… мой шедевр.
— А ну-ка прочти, — распорядилась Илзи.
Ничуть не смущаясь, Эмили гордо повторила свои строки. Почему-то она не имела ничего против того, чтобы их услышала Илзи.
— Ого! Неужели ты это сама сочинила?
— Сама.
— Честное слово?
— Честное слово.
— Ну, — Илзи глубоко вздохнула, — я думаю, ты уже настоящая поэтесса.
Это была очень радостная минута для Эмили — одна из величайших минут ее жизни. Ее статус поэтессы был признан в ее мире. Но теперь следовало подумать и о другом. Гроза прошла, солнце опустилось за горизонт, сгущались сумерки. Скоро совсем стемнеет! Нужно добраться до дома и вернуться в комнату для гостей, прежде чем ее отсутствие будет обнаружено. Мысль о возвращении внушала ужас, но вернуться было необходимо, чтобы тетя Элизабет не наказала ее каким-нибудь еще более ужасным способом. В тот момент Эмили, под влиянием личности Илзи, ощущала пьянящую храбрость. Кроме того, скоро ей пора в постель, так что ее все равно должны выпустить. Она пробежала через рощу Надменного Джона, где тут и там мерцали таинственные движущиеся фонарики светляков, осторожно пробралась мимо тополей… и в ужасе остановилась. Приставная лестница исчезла!
Эмили обошла дом и приблизилась к кухонной двери, чувствуя, что идет прямиком к собственной гибели. Но на этот раз путь грешницы оказался невероятно легким. В кухне была одна тетя Лора.
— Эмили, дорогая, откуда ты, скажи на милость? — воскликнула она. — Я только что собиралась подняться наверх, чтобы тебя выпустить. Элизабет сказала, что я могу это сделать… она ушла на молитвенное собрание.
Тетя Лора не сказала, что несколько раз на цыпочках подходила к двери комнаты для гостей, вслушиваясь в тишину и терзаясь тревогой. Неужели девочка лежит там в обмороке от страха? Даже когда бушевала гроза, неумолимая Элизабет не позволила открыть дверь. А тут мисс Эмили появляется как ни в чем не бывало из сумерек после всех этих тревог и мучительного ожидания! На миг даже тетя Лора почувствовала раздражение. Но после того как она выслушала рассказ Эмили, единственным чувством в ее душе стала радость оттого, что ребенок Джульет не сломал себе шею на той гнилой приставной лестнице.
Эмили чувствовала, что отделалась легче, чем того заслуживала. Она знала, что тетя Лора сохранит все в секрете; а еще тетя Лора позволила ей отнести Задире Сэл целую чашку парного молока, а ей самой дала большую булочку с изюмом и уложила в постель с поцелуями.
— Вы так добры ко мне, а ведь я плохо вела себя сегодня, — сказала Эмили в промежутках между восхитительными глотками. — Думаю, я опозорила всех Марри тем, что ходила в магазин босиком.
— Я на твоем месте прятала бы ботинки в изгороди каждый раз, когда выхожу за ворота, — сказала тетя Лора. — Но не забывала бы надеть их, прежде чем вернуться. О чем Элизабет не знает, то не вызовет у нее досады.
Доедая булочку, Эмили обдумывала эту мысль, а затем сказала:
— Это было бы удобно, но я не собираюсь так поступать впредь. Я думаю, что должна слушаться тетю Элизабет, так как она глава семьи.
— Откуда у тебя такие понятия? — улыбнулась тетя Лора.
— Сами в голову пришли. Тетя Лора, мы с Илзи Бернли собираемся дружить. Она мне нравится… я всегда чувствовала, что она мне понравится, если только у меня будет возможность познакомиться с ней поближе. Я не думаю, что смогу когда-нибудь снова полюбить какую-нибудь девочку, но Илзи мне нравится.
— Несчастная Илзи! — вздохнула тетя Лора.
— Да, несчастная, — кивнула Эмили. — Это правда. Она не нравится собственному отцу. Разве это не ужасно? Только почему она ему не нравится?
— Нравится… на самом деле, нравится. Только он думает, что это не так.
— Но почему же он так думает?
— Ты, Эмили, еще слишком мала, чтобы это понять.
Эмили ужасно не любила, когда ей говорили, что она слишком мала, чтобы что-то понять. Она чувствовала, что смогла бы отлично все понять, если бы только взрослые взяли на себя труд объяснить, а не делать тайну из каждой мелочи.
— Ах, хорошо было бы помолиться за нее! Но, впрочем, это было бы нечестно, потому что я знаю, как она к этому относится. Но я всегда прошу Бога благословить всех моих друзей, так что, если мы с ней подружимся, возможно, из моих молитв все же выйдет что-нибудь хорошее. А «черт возьми» — приличное выражение, тетя Лора?
— Нет… нет!
— Жаль, — сказала Эмили серьезно. — Оно очень выразительное.
Глава 12
Пижмовый холм
Эмили и Илзи замечательно играли вместе две недели, прежде чем произошла их первая ссора. Ссора, по-настоящему бурная, началась с простого спора о том, нужна или нет гостиная в домике для игр, который они устроили в роще Надменного Джона. Эмили хотела, чтобы гостиная была, а Илзи не хотела. Илзи мгновенно вспылила и показала, каковы Бернли в приступе ярости. Она весьма красноречиво выражала свой гнев, и залп оскорбительных «изысканных» словечек, который она выпустила в Эмили, ошеломил бы большинство девочек в Блэр-Уотер. Но когда дело касалось слов, Эмили была в своей стихии, а потому ее оказалось не так легко одолеть; она тоже рассердилась, но проявила это в спокойной, достойной, характерной для Марри манере, которая раздражала еще больше, чем грубость. Когда Илзи пришлось прервать свои обличительные тирады, чтобы немного перевести дух, Эмили, сидя на большом камне, нога на ногу, с темными от гнева глазами и пылающими щеками, вставила несколько кратких язвительных фраз, которые привели Илзи в еще большую ярость. Она густо покраснела, а ее глаза превратились в озера сверкающего, темно-желтого огня. Обе они были необыкновенно хороши в своей ярости, и нельзя, пожалуй, не пожалеть, что они не могли быть постоянно разгневаны.
