— Мистер Гаррисон, а ведь вы рады, что ваша жена к вам вернулась! — воскликнула Энн, грозя ему пальцем. — И не надо напускать на себя унылый вид — я вижу вас насквозь.
Мистер Гаррисон смущенно ухмыльнулся.
— Да… как сказать… вроде я начинаю привыкать, — признался он. — Честно говоря, я не так уж расстроился, когда Эмилия приехала. В такой деревушке на мужчину просто устраивают облаву — стоит сыграть партию в шашки с соседом, как ему уже сватают сестру этого самого соседа, да еще пишут об этом в газете.
— Никто не стал бы вам сватать Изабеллу Эндрюс, если бы вы не притворялись холостяком, — сурово выговорила ему Энн.
— Ничего я не притворялся. Если бы кто-нибудь спросил: женат ли я, — сказал бы: да, женат. Но вы все сами решили, что я холостяк. А мне на эту тему не очень-то хотелось распространяться… все-таки больное место.
Представляю, что бы пела миссис Линд, если бы узнала, что от меня ушла жена.
— А некоторые говорят, что это вы ушли от нее.
— Нет, все началось с нее, Энн, это она всему заводила. Я тебе сейчас все расскажу как на духу. Мне не хочется, чтобы ты обо мне думала хуже, чем я есть на самом деле, да и об Эмилии тоже. Только пошли на веранду. Здесь теперь кошмарное место, мне просто не по себе. Может, я постепенно привыкну, но мне приятнее глядеть во двор — до него Эмилия еще не добралась. — Когда они удобно устроились на веранде, мистер Гаррисон начал повествование о своих семейных мытарствах. — До того как я сюда приехал, Энн, я жил в Скоттсфорде с сестрой, и это меня вполне устраивало. Она, конечно, убиралась в доме, но без особого усердия, не вмешивалась в мои дела и, прямо сказать, баловала меня… так, по крайней мере, утверждает Эмилия. Но три года назад она умерла. Перед смертью она ужасно беспокоилась, что станет со мной, и наконец взяла с меня обещание, что я женюсь. И посоветовала мне взять в жены Эмили Скотт, потому что у нее водятся денежки и она отличная хозяйка. «Да Эмили Скотт на меня и смотреть не захочет», — возразил я. «А ты сделай ей предложение и посмотри, что она скажет». Ну, чтобы успокоить сестру, я обещал, что так и поступлю… И можешь себе представить мое удивление, Энн, когда Эмили согласилась выйти за меня замуж… Такая хорошенькая умная женщина, согласилась выйти за такого старого пня. Поначалу я считал, что мне страшно повезло. Ну вот, поженились мы, значит, совершили двухнедельное путешествие и вернулись домой. Мы приехали в десять часов вечера, и поверишь ли, Энн?.. Через полчаса эта женщина уже расчищала дом и мыла полы. Само собой, дом я немножко запустил, — у тебя всегда на лице написано, что ты думаешь, Энн, — но не такая уж в нем была ужасная грязь. Пока я жил холостяком, я не очень-то обращал на это внимание, но, перед тем как жениться, пригласил работницу, кроме того, починил то, что было сломано, покрасил потолки… Я тебе вот что скажу, Энн: приведи Эмили в новенький с иголочки мраморный дворец, и она тут же натянет старое платье и начнет мыть полы. Так вот в тот вечер она занималась уборкой до часу ночи, а в четыре утра вскочила с постели и давай опять убираться. Так все и пошло. Каждый божий день она убиралась с утра до вечера — мела, вытирала пыль, мыла полы, кроме, конечно, воскресенья. А в воскресенье ей прямо свербило — не могла дождаться понедельника, чтобы снова взяться за уборку. Ну хорошо, для нее это было любимое занятие, и я, может, привык бы, если бы она к тому же не взялась меня перевоспитывать. Для этого я слишком поздно ей достался. Мне не разрешалось входить в дом, не сняв в дверях башмаки и не надев домашние тапки. Трубку мне разрешалось курить только в сарае. И видишь ли, оказалось, что я неправильно говорю, по-простому. Эмили была в молодости учительницей и никак не может это забыть. И еще, она просто дергалась, когда я отправлял кусок мяса в рот прямо с ножа. Короче говоря, она пилила и выговаривала мне с утра до вечера. Но если уж начистоту, Энн, когда она делала мне замечания, я только ворчал и не думал выполнять ее просьбы. Как-то я ей сказал, что когда я делал ей предложение, она не больно-то жаловалась на мой простой язык. Надо прямо сказать, женщине трудно стерпеть такой упрек. Она скорее согласится, чтобы муж ее поколотил, чем намекнул, будто она была рада его подцепить. Так мы и жили, непрерывно переругиваясь. Не очень-то приятная жизнь, но, может, мы и свыклись бы, если бы не Веселый Роджер. На нем наша семейная жизнь и раскололась. Эмили вообще не любила попугаев, а его ругань ее просто из себя выводила. Я же был привязан к этой птице — хотя бы в память о покойном брате. С самого детства я очень любил младшего братишку, а он перед смертью отправил ко мне Веселого Роджера. И чего злиться на попугая — он же не понимает, что говорит. Другое дело, когда человек сквернословит — этого я и сам не выношу. Но Эмили так не думала. У женщин же нет логики. Она попыталась отучить Веселого Роджера от его замашек, но это ей не удалось, как и не удалось отучить меня говорить «вчерась». И чем больше она старалась, тем больше назло ей упрямился попугай — так же как и я.
В конце концов дошло до разрыва. Как-то Эмили пригласила в гости пастора с женой и еще другого пастора, тоже с женой: он в это время гостил у нашего. Я обещал унести Веселого Роджера куда-нибудь подальше, чтобы его не услышали… Сама Эмили ни за что не соглашалась даже притронуться к клетке. Я твердо был намерен выполнить свое обещание — мне вовсе не хотелось, чтобы пастор услышал у меня в доме грязные слова. Но, представляешь, забыл… Эмили так заморочила мне голову чистыми воротничками и этим «вчерась», что попугай у меня совершенно вылетел из головы. И вот, когда пастор номер один принялся читать молитву перед трапезой, Веселый Роджер, который остался на веранде за окном столовой, заголосил. Во двор как назло забрел индюк, а Веселый Роджер всегда распалялся при виде индюка. На этот раз он превзошел сам себя… Я вижу, ты улыбаешься, Энн, да я и сам не раз посмеивался, вспоминая, как он поливал индюка. Но в тот момент мне было почти так же стыдно перед гостями, как и Эмили. Я выскочил, схватил клетку и унес попугая в сарай. Не могу сказать, чтобы у меня за обедом было хорошее настроение — я видел по лицу Эмили, что это нам с попугаем даром не пройдет. Когда гости ушли, я отправился на выгон за коровами и по дороге думал, как наладить отношения с Эмили. Мне даже жалко ее стало, я понял, что не старался хоть немного угодить жене, да и пастор небось подумал, будто всем этим ругательствам Веселый Роджер научился от меня. Короче, я решил, что от попугая придется избавиться, и, пригнав домой коров, пошел сообщить Эмили о своем решении. Но Эмили я дома не нашел, а вместо нее на столе лежало письмо — ну как это всегда бывает в книжках. Эмили писала, что мне придется выбирать между ней и попугаем: она, дескать, возвращается в свой дом и будет там жить, пока я не приду и не скажу ей, что избавился от попугая.
Ну, Энн, и разозлился же я, скажу тебе. «Ну и сиди там до второго пришествия, — сказал я себе, — а меня с повинной не дождешься». Я уложил в сундуки ее вещи и отправил их ей домой. Разговору у нас в деревне было — ужас! В Скоттсфорде сплетников хватает — не меньше, чем в Эвонли. Настроение у меня все время было препаршивое, и наконец я решил, что оттуда надо уехать, а то покоя мне не будет. Я собрался переселиться на ваш остров. Когда я приезжал сюда мальчиком, мне здесь очень понравилось. Но Эмили говорила, что не хочет жить в таком месте, где нельзя вечером выйти погулять — того и гляди, свалишься с обрыва в море. А я, опять назло ей, переехал сюда. Вот, собственно, и все.
