— Как ты, Ирен Хауард, смеешь являться сюда и повторять такую ложь о моем брате? — воскликнула я. — Я тебе этого никогда не прощу… никогда. Твой брат не записался добровольцем… и не имеет ни малейшего намерения это делать.
— Что ты, Рилла, дорогая, не я сказала это, — запротестовала Ирен. — Я же объяснила, что это была миссис Бэрр. А я сказала ей…
— Я не желаю слышать, что ты сказала ей. Не смей больше никогда разговаривать со мной, Ирен Хауард.
Конечно, мне не следовало так говорить. Но эти слова просто вырвались у меня. Затем вошли толпой другие девочки, и мне пришлось успокоиться и постараться как можно лучше сыграть роль радушной хозяйки. Все остальное время Ирен провела с Олив Керк и ушла, даже не взглянув на меня. Так что, вероятно, она решила поймать меня на слове, но меня это не волнует, так как я не хочу дружить с девушкой, которая готова повторять такую ложь об Уолтере. Но все равно мне стало неприятно. Мы с Ирен всегда были добрыми подругами, и до последнего времени она была очень мила со мной, но теперь пелена спала с моих глаз, и у меня такое чувство, словно и не бывает на свете настоящей, верной дружбы.
Папа заплатил старому Джо Миду, чтобы тот построил будку для Понедельника на станции, возле складского навеса. Мы надеялись, что с началом холодов Понедельник вернется домой, но он не вернулся. Ничто и никто на земле не может заставить Понедельника отойти от этого навеса даже на несколько минут. Там он остаемся, чтобы встречать каждый поезд. Так что нам пришлось позаботиться о том, чтобы ему было удобно. Сегодня будка уже готова, так что Понедельник сможет, лежа в ней, видеть платформу, и мы надеемся, что он в ней поселится.
Наш Понедельник стал чем-то вроде знаменитости. Репортер газеты «Энтерпрайз», приезжавший из города, сфотографировал его и написал целую статью о том, как он преданно ждет хозяина. Статья появилась не только в «Энтерпрайз», но и была перепечатана всеми канадскими газетами. Но бедному маленькому Понедельнику нет до этого дела; Джем уехал… Понедельник не знает куда и почему, но будет ждать его возвращения. Почему-то это обнадеживает меня; глупо, наверное, но поведение собаки дает мне уверенность в том, что Джем обязательно вернется, а иначе Понедельник не стал бы так упрямо ждать его.
Джимс сопит рядом со мной в своей колыбели. Это насморк вызывает сопение — не аденоиды. У Ирен вчера был насморк, и я знаю, что она заразила Джимса, когда целовала его. Он уже не такая обуза для меня, как прежде, и не такой мягкотелый и безвольный — держит спинку и может сидеть очень даже мило. И еще он теперь любит купаться: плещется с серьезным видом в воде, вместо того чтобы извиваться и визжать. Я пощекотала его чуточку сегодня вечером, когда раздевала… подкидывать его я ни за что не стала бы, но про щекотку у Моргана нет ни слова… пощекотала только для того, чтобы посмотреть улыбнется ли он мне, как улыбнулся Ирен. И он улыбнулся… и на щеках мгновенно появились ямочки. Какая жалость, что его мать не могла их видеть!
Я закончила сегодня шестую пару носков. Когда я вязала первые три пары, пятку за меня делала Сюзан. Но потом я подумала, что пытаюсь увильнуть от трудного дела, и сама научилась делать пятку. Терпеть не могу вязать пятки… но с четвертого августа я делаю так много такого, чего терпеть не могу, что одним неприятным делом больше, одним меньше — это не имеет значения. Я просто вспоминаю о Джеме, который отпускает шуточки о грязи на равнине Солсбери, и берусь за работу».
Глава 11
Тьма и свет
На Рождество все студенты приехали домой, и ненадолго в Инглсайде вновь стало весело. Но присутствовали не все. Впервые одного из членов семьи не было за праздничным столом. Джем, их Джем, с упрямо сложенными губами и бесстрашными глазами, был далеко от родного дома, и Рилла чувствовала, что не в силах смотреть на его пустующий стул. Сюзан настояла на том, чтобы осуществить пришедшую ей в голову фантазию, и, как обычно, накрыла на стол и для Джема, положив рядом с его столовым прибором маленькое витое кольцо для салфетки, которым он пользовался с детства, и поставив старинный высокий бокал, который прислала ему когда-то в подарок тетя Марилла из Зеленых Мезонинов, — Джем всегда требовал, чтобы ему дали именно этот бокал.
— У этого благословенного мальчика должно быть свое место за нашим столом, миссис докторша, дорогая, — сказала Сюзан твердо, — и пусть это не вызывает у вас грусти, так как вы можете быть уверены, что мысленно он с нами, а на следующее Рождество будет с нами собственной персоной. Вот подождите, весной начнется Большое Наступление, и война мигом кончится.
Они все старались так думать, но, несмотря на их решительное намерение веселиться, к каждому незаметно подкрадывалось уныние. Уолтер тоже был молчалив и печален на протяжении всех каникул. Он показал Рилле жестокое анонимное письмо, которое получил в Редмонде… письмо, в котором было гораздо больше явной злобы, чем патриотического негодования.
— Тем не менее все, сказанное в нем, соответствует истине, Рилла.
Рилла выхватила у него письмо и швырнула в камин.
— В нем нет ни слова правды, — страстно заявила она. — Уолтер, ты стал видеть все в мрачном свете. Мисс Оливер говорит, что с ней такое случается, когда она слишком долго думает о чем-нибудь одном.
— Рилла, в Редмонде я не могу не думать об этом. Весь университет в горячке патриотизма в связи с войной. На совершенно здорового молодого человека, достигшего призывного возраста, но не записавшегося добровольцем, смотрят как на уклоняющегося от исполнения своего долга перед родиной… и соответственно относятся к нему. Я всегда пользовался особой симпатией доктора Милна, нашего профессора английского языка, но два его сына ушли на фронт, и теперь я чувствую перемену в его отношении ко мне.
— Это несправедливо… ты еще не в том состоянии…
— Физически я годен к службе. Вполне здоров. Я не годен по своему душевному состоянию, а это пятно на репутации и позор. Ну-ну, не плачь, Рилла. Я не ухожу на фронт… если ты этого боишься. Музыка Крысолова звучит у меня в ушах день и ночь… но я не могу последовать за ним.
— Мы с мамой будем убиты горем, если ты пойдешь на войну, — всхлипывала Рилла. — Ох, Уолтер, послать одного сына на войну — этого вполне достаточно для любой семьи.
Рождественские праздники стали невеселым временем для нее. И все же то, что Нэн, Ди, Уолтер и Ширли были дома, помогало терпеливо выносить все огорчения. Вдобавок Кеннет Форд прислал ей к Рождеству поздравления и книгу в подарок. Некоторые фразы его письма вызвали горячий румянец на ее щеках и ускоренное биение сердца… пока она не дошла до заключительного абзаца, заставившего ее похолодеть.
«Нога моя почти поправилась, будто и не ломал ее вовсе. Еще пара месяцев, Рилла-моя-Рилла, и я буду готов пройти медицинскую комиссию. До чего будет приятно надеть наконец военную форму! Тогда малыш Кен сможет прямо смотреть в лицо всему миру и ни у кого не будет в долгу. А то у меня было препоганое чувство в последнее время, с тех пор, как я уже не прихрамываю. Люди, которые ничего не знают о моей ноге, бросали на меня взгляды, говорившие: «Уклоняешься, парень!» Ну, скоро у них уже не будет возможности смотреть на меня так».
