— А куда деть?
— Оставь с ней.
Консул усмехнулся, встал, чтобы пройтись по комнате, для этого на мгновение пришлось потерять из вида жреца, а когда обернулся, того уже не было в комнате, исчез, как и появился.
Хватит с него загадок, убийств, появлений и исчезновения людей! Пора домой, скорей бы уж сменился ветер. Завтра же надо приказать, чтобы готовили корабли, он и дня ждать не станет, не будет попутного ветра, пойдут на веслах! Клеопатра хочет попрощаться? Пусть прощается с Марком Антонием.
Октавиан позвал секретаря и распорядился готовить все к отплытию.
— И сообщите царице, что через день мы отплываем, пусть действительно попрощается с Антонием.
Клеопатра прекрасно понимала, что за каждым кустом подслушивающее ухо, но ей было все равно, она действительно прощалась, но не с одним Антонием, со всем Египтом. Царица не могла увидеться с детьми, такая просьба вызвала бы подозрение, не могла пройтись по улицам любимой Александрии, не могла выйти свободно в сад, она уже ничего не могла. Петубаст прав, ее время кончилось. Оставалось только привести себя в порядок и ждать помощи от жреца.
Чтобы не вызвать подозрений, она громко причитала, что хотела бы быть похороненной рядом с возлюбленным, но вот он лежит здесь, а ее увезут в далекий Рим и похоронят там. Конечно, Октавиану донесли о таких стенаниях царицы. Консул фыркнул:
— Она раньше бы думала, и хоронить бы не пришлось!
Вернувшись во дворец, Клеопатра приказала приготовить ванну, приняла ее, съела свой последний изысканный обед, отдалась в руки умелых рабынь, которые с рыданиями обрядили ее в лучший наряд. И все это не вызвало никаких подозрений именно из-за стенаний на могиле мужа, римляне посмеивались: ишь как старается хоть напоследок насладиться роскошью! Перед смертью не надышишься. Завтра тебя, царица, увезут в оковах, там не будут давать столько изысканных блюд, придется привыкать к черствому хлебу. И от золота отвыкать тоже.
Уже вечерело, когда во дворец вдруг пришел старик с корзиной, полной спелых смокв.
— Царица просила принести, поесть в последний раз.
Если бы не это «последний раз», может, и не пропустили бы, отобрали корзину или заставили пересыпать. Но старик почти горестно поинтересовался:
— А верно, что нашу царицу завтра отвезут в Рим и там убьют?
— Про убьют не знаю, а что отвезут — правда, — ответил охранник, выбирая сверху две самые крупные смоквы. Было заметно, как испугался старик, охранники решили, что боится быть наказанным царицей:
— Да не бойся, хватит и твоей царице! Ладно, неси уж, а то трясешься, точно тебя самого смерть поджидает.
Хохот провожал старика едва не до самых дверей.
Обратно он вернулся быстро.
— А чего ж ты у царицы на ужин не остался?
Тот пожал плечами:
— Отдал смоквы и ушел…
Клеопатра сидела на малом троне в полном царском облачении и в урее с коброй, поднявшейся в стойку. Это было опасно, но она надеялась, что до утра не побеспокоят.
Когда старик передал корзинку, царица вдруг попросила Хармиону принести писчие принадлежности. Письмо писала сама, передала его охраннику с просьбой отнести Октавиану. Тот удивился, но глаза Клеопатры смотрели строго, римлянин подчинился. Сам не понес, передал центуриону, а тот действительно отправился к Октавиану, гадая, что может просить у консула опальная царица. Свидания, что ли? Вон как вырядилась, прямо как для торжественного приема.
Центурион наслышан о ее фокусах, говорят, царица могла очаровывать любого мужчину, оказавшегося рядом, недаром даже Цезарь поддался ее обаянию, а уж о сошедшем с ума Марке Антонии и говорить нечего.
Нет, внешне Клеопатра вовсе центуриону не нравилась, так себе. Стройная, конечно, но он любил высоких и крепких женщин, а эта маленькая. Глаза синие, но близко посажены, нос и вовсе крючковат. Голос вот глубокий, грудной… Но, топая к комнатам Октавиана, центурион все равно убеждал себя, что увлекаться такой женщиной не стоило.
Консул посланию удивился, но печать сломал сразу, а только глянув на содержание, метнулся к двери с криком:
— Удержать!
«Чего удержать? — поразился центурион. — Словно царица могла улететь».
Вместе с консулом к покоям Клеопатры, топая ногами, мчались несколько человек. Тяжелая дверь оказалась заперта. Пока искали, чем выбить дверь, время шло…
Отправив гонца с письмом, Клеопатра распорядилась закрыть дверь и подать корзинку.
— Змеи любят смокву… — Она чуть улыбнулась. — Спасибо, Петубаст.
Царица вынула из прически большую шпильку, осторожно отвернула ее головку, убедилась, что оттуда вытаскивается булавка, пропитанная ядом, и вздохнула:
— Пора…
Служанка чуть встряхнула корзину, которую осторожно держала в руках. Что-то зашуршало, и между плодами смоквы показалась голова змеи.
Кобра! Самая благородная из змей, царская… Она никогда не ужалит исподтишка, обязательно встанет в стойку, предупреждая: я здесь, я готова к броску, берегись!
Клеопатра, не сводя глаз с раздувшегося капюшона и раздвоенного язычка, напомнила Хармионе:
— Потом себя булавкой… Если хочешь…
Та сглотнула, также наблюдая за змеей. Смотрела и Ирада.
Клеопатра видела маленькие глазки-бусины и покачивающуюся темную полосу на желтой шее кобры. Сама кобра, казалось, наблюдала за уреем царицы. Живая змея смотрела на змею золотую.
— Ну, помоги мне!
А по коридорам к ее комнате уже топало множество ног — посланные Октавианом люди пытались опередить задумавшую умереть Клеопатру.
Когда дверь была выбита, мертвая, но прекрасная царица сидела, склонив голову набок, у ее ног лежала Ирада, а едва живая Хармиона поправляла на голове своей любимицы царственный урей…
Никто не обратил внимания на черную с желтым капюшоном змею, которая легко скользнула через окно прочь из дворца. Она свое дело сделала. Остался только след на песке, но его быстро затоптали множество ног, сгладил ветер…
Царица Египта Клеопатра, последняя из Птолемеев, предпочла смерть позору в Риме. Династия Птолемеев больше не существовала.
Клеопатру похоронили согласно ее просьбе, высказанной в тот самом последнем письме Октавиану, рядом с Марком Антонием, которого она так любила и ненавидела тоже, жить с которым ни врозь, ни вместе не получалось.
Октавиан вдруг вспомнил визит странного жреца и его не менее странный совет и потребовал найти среди сокровищ умершей царицы большой алмаз.
Камень нашли, он действительно был удивительным — огромный, желтоватый, в форме сердца и очень похожий на змеиный глаз, на глаз кобры… Рука не поднималась отдать такую роскошь кому-то, но Октавиан справился с собой.
