Раскрытый дневник лежал на столе, край его был придавлен золотым письменным прибором с чернильницами в виде ананасов – Уильям когда-то похвалялся, что выиграл его в штос. Чарльз оставил свои записки на самом видном месте, словно бросая дяде вызов. Дневник пылился тут изо дня в день, и Джеймс давно мог бы его пролистать. Если бы не был джентльменом, как и доктор Хоутри, которому высокие идеалы тоже помешали изъять дневник ученика. О, как же легко провести их, высоколобых глупцов, живущих чувством долга! Любому школяру по плечу эта задача!
Коротко простонав, он схватился за обложку из шагреневой кожи и нетерпеливо пролистал дневник к 31 октября.
Хэллоуин. Недобрые дела всегда приурочены к Хэллоуину.
Почерк племянника был легким и стремительным, «о» и «а» – округлыми, как груди мчащихся в бой лошадей. Чарльз всегда опасался, что на его век не хватит приключений, но ему их хватило.
4
«В подвале таверны Кристофера темно и душно. Пахнет каштанами, которые Нортмор жарит на лопате, и свежей краской с вывески булочника. Ее приволок сюда Гибберт. Вечно он ворует вывески у торговцев, а возвращает за умеренную плату: на какие только преступления не сподвигнет человека скупость опекунов! Из низеньких, продолговатых окон сочится скупой свет, но его затаптывают сапоги кучеров и заляпанные навозом башмаки погонщиков скота.
Где-то там, наверху, царит гомон и суматоха. Фермеры, пыхтя от натуги, разгружают телеги, трубит горн почтовой кареты, заезжий коробейник нахваливает товар. Но до нас доносится лишь гул, словно мы сидим в подземелье, и скучно здесь, хоть крысам Плутарха читай. Все шутки перешучены, остроты известны наперечет, интересные темы для разговоров давно вышли, словно изюм, который выковыряли из подгоревшего кекса.
И это называется заседание клуба дебатов?
На календаре Хэллоуин, а настроение, как в Пепельную среду. Впору повеситься на собственных подтяжках.
Чтобы окончательно не сойти с ума, я беру слово. Предлагаю устроить что-нибудь такое памятное, чтобы наши имена вписали в анналы Итона, причем нашей же кровью. Например, отпраздновать день Гая Фокса настоящим взрывом. (Из наших рядов выбывает Тарвер. Что есть прыти он несется к Образине с доносом – скатертью дорога!) Или сорвать воскресную молитву, не унимаюсь я. Или пронести в Долгий зал куртизанку, завернув ее в мантию, как Клеопатру – в ковер. Или устроить бунт, как в 1768-м, когда школяры побросали учебники в реку и ушли безобразничать в Мейденхед.
Или создать новый клуб. Повеселее нынешнего.
– Идея что надо, – кивает Палмер, а Гибберт и Харви гогочут в унисон.
Тут подает голос Нортмор. Все лето он штудировал «Тайную историю лондонских клубов» Уорда и просто пузырится от идей. Чем не хорош клуб, члены которого не расходятся, пока каждый не выпьет по бочонку кларета? Или клуб безносых, где заседают самые отпетые распутники? (Все мотают головой. Кому хочется расстаться с носом за здорово живешь?) Тогда клуб мохоков! Так в прошлом столетии называли гуляк, отличавшихся той же кровожадностью, что и одноименное племя индейцев. Эти буйные головушки ловили по ночам прохожих и отрезали им уши…
Заболтавшись, Нортмор вспоминает про каштаны, лишь когда от них валит черный дым. Гибберт кашляет и сквернословит, Дуглас вышибает окно пивной кружкой. Клубы дыма наводят меня на определенные мысли. Прочистив горло, я снова беру слово.
Мохоки, бесспорно, хороши, но зачем мелочиться? Давайте откроем филиал Клуба Адского Пламени.
Ко мне поворачиваются взлохмаченные головы. Об этом клубе слышали все, и все – краем уха».
Дальше можно не читать. С историей Клубов Адского Пламени, что в свое время множились, как грибы после дождя, Чарльз познакомился в библиотеке Линден-эбби. Больше всего сведений излагалось в «Журнале джентльмена».
Сминая страницы, Джеймс листал дальше.
«Гибберт держится дольше остальных, но и он встает из-за стола.
– Я не трус, – бормочет он, пятясь к двери. – Вспомни, Линден, как прошлой весной я отделал ублюдков из школы Харроу. Но тогда я хоть биту мог удержать, а тут я вообще руки не чувствую.
Ну и что с того? Я вот свои тоже не чувствую. Только ощущается это не как онемение, скорее как память. Чужие воспоминания, запечатленные на моих ладонях. Что-то, что произошло давно и не со мной, а оттого интригующее вдвойне. Мои руки вспоминают, каково это – сжимать эфес шпаги, надавливая сильнее, когда она входит в податливую плоть. Им знакома шероховатость камней в подземных лабиринтах и дразнящее скольжение рубчатого шелка. Они поднимали застольную чашу, расплескивая вино. Они швыряли на постель женщин, мяли их груди и рывком раздвигали им бедра.
Чернила уже засохли на кончике пера, и бумага рвется, когда я вывожу:
«Кто ты?»
«Пустой вопрос», – пишет рука, одновременно моя и чья-то чужая. «Главное, кто ты. Не из тех ли ты Линденов, кои, верность Стюартам храня, не польстились на посулы ганноверцев и, впав в немилость, едва Земель своих не лишились?»
Отвечаю:
«Я из тех Линденов, что до сих пор верны Стюартам».
Подняв глаза, встречаюсь взглядом с Тарвером. Встав на четвереньки, он заглядывает в окно. Лицо его перекошено от ужаса. Он тут же исчезает, а я смотрю, что же написалось, пока мы с Тарвером играли в гляделки.
«В молодые годы странствовал я по Континенту, тогда еще под присмотром «вожака медведя», как мы гувернеров в те годы называли, и случилось мне повстречать Красавчика Принца Чарли…»
«Называй его королем Карлом!» – приказываю я своему таинственному собеседнику.
«…верно, ибо годы уже стерли его Красу, однако ж в обхождении его и величавой Гордости угадывался Истинный Государь. И я полюбил его, так же, как и ты».
От волнения я чуть не сажаю кляксу.
«Ты расскажешь мне о нем? Ведь расскажешь?»
«Много лучше, Линден, – следует ответ. – Я тебе его явлю».
5
Дневник полетел в камин и шлепнулся на горку остывшей золы, подняв в воздух облачко пепла.
Это все, что Джеймсу нужно было знать. На миг он закрыл глаза, но увидел не Лавинию с алой розой на груди, а старого лорда Линдена. На обвисших губах старика пузырилась слюна. Узрел ли он в свои предсмертные минуты нечто такое, что обыкновенно скрыто от глаз – судьбу своего рода, который будет уничтожен теми, чьи земли когда-то отняли его предки? Придет фейри и срубит древо Линденов под корень. Если именно это привиделось лорду, когда он проклинал приемного сына со своей подушки, пропитанной слезами и кислым потом, то его прозорливость достойна похвалы.
Так оно и будет.
Найти мальчишку и уничтожить. Предатель не должен ходить по земле. По той, на которую никогда уже не ступит нога Лавинии в охотничьем сапожке.
Внезапно перед глазами у него потемнело, и, чтобы не упасть, он вцепился в спинку кресла, завешанную рубашками и шарфами.
