Всего одно его слово.
Так за чем же дело стало?
Раз он напялил на себя белый шарф, что мешает ему спеленать ее белым платьем? Белый цвет приличествует моменту. Не тот белый, хрупкий и смертоносный одновременно, что кружится в метели, и не тот, что ложится зимой на поля, чтобы напитать землю по весне и заструиться по листьям травы. Иной цвет, тусклый, затхлый. Цвет окрашенных гробов, ложной святости и обглоданных дочиста костей.
И он сам сделал этот выбор.
– Агнесс, – позвал Джеймс чуть слышно, боясь испугать ее резким звуком.
Она сонно причмокнула губами, а рука выскользнула из-под подушки и смахнула волосы с лица. Агнесс протерла кулачком глаза, разгоняя сон, но проморгалась не сразу. Веки опухли и покраснели, ресницы слиплись – должно быть, долго плакала перед тем, как ее сморил сон.
– Мистер Линден! – спросонья Агнесс говорила с хрипотцой. – Вы очнулись.
Зевнув, она потянулась, и просторные рукава батистовой сорочки упали до самых плеч, обнажая ее руки. На сливочно-белой коже золотились волоски, виднелась россыпь бледных осенних веснушек. Джеймс поймал себя на мысли, что никогда раньше не видел ее плечи. Как, впрочем, и колени.
– Долго ты так сидишь? – спросил он, присаживаясь на край кровати.
– Всю ночь и почти все утро. Вы были в забытьи два дня, – пояснила Агнесс и улыбнулась участливо.
Одежда ее опекуна была измятой и достойной не джентльмена, а бродяги, чьим ложем служит скамья в Гайд-парке, волосы свалялись и свисали грязными сальными прядями. Ну и пугало! Следует хотя бы причесаться, прежде чем подталкивать Агнесс к самому важному решению в ее жизни. Сейчас ему пригодился бы костяной гребень ундины, хотя один его взмах вызывает бурю.
Впрочем, Агнесс не привыкать к небритым и нечесаным мужчинам, ведь мальчик-селки, которого она привела в пасторат, выглядел ничуть не лучше.
Но мальчика-селки она хотя бы любила.
– Тебе не следовало утомляться, – начал Джеймс, но девушка сразу же замотала головой.
– Ах, что вы, сэр! Любая на моем месте поступила бы точно так же!
Любая… Лучше бы ему не просыпаться и не слышать этих слов.
– Благодарю тебя, Агнесс. Твоя забота вернула меня к жизни.
– Не надо, сэр, вы все равно сделали для меня несоизмеримо больше! Вы сотворили для меня чудо, – говорила девушка, прижимая руки к кружевной манишке. – Нужно быть неблагодарной девчонкой с сердцем черным, как сажа, чтобы об этом забыть.
Бывает, что женщины выходят замуж, руководствуясь куда худшими побуждениями. Как Лавиния, которая распахнула объятия богатому развратнику. Агнесс же будет счастлива. Заставит себя быть счастливой. Если застелить пол клетки ковром, задрапировать стенки занавесками, расставить повсюду букеты цветов с лепестками из ракушек и перьев, то пропадут из виду железные прутья.
– Полежите еще, а я пока позабочусь о завтраке. Кухарка почему-то не явилась, ну да не беда, я зажгу огонь и поджарю тосты. А с утра заходил молочник и принес свежего молока – все, как вы любите.
Приняв его пристальный взгляд за подозрительность, Агнесс потупилась.
– Ну, настолько свежего, насколько тут можно сыскать. На дне кувшина был какой-то осадок, и кузен сказал, что это истолченный мел. Но если вам угодно, я поищу что-нибудь получше.
– Не стоит хлопотать, ступай-ка отдохни. Я же вижу, как ты утомлена.
– Тогда позвольте хотя бы подать вам воды, – спохватилась она, бросаясь к туалетному столику, на котором стояли кувшин и кружка-поилка.
И где только Агнесс успела ее раздобыть? Нужно срочно привести себя в порядок, иначе воспитанница сочтет его безнадежно больным и примется потчевать бульоном.
– Я сам.
Он нетерпеливо щелкнул пальцами, но кувшин не шелохнулся. Стоял неподвижно, словно был отлит из чугуна, а не из тонкого фарфора, расписанного мельницами и синими голландскими крестьянами. Повторная попытка поднять его в воздух тоже не увенчалась успехом. Что за чертовщина? В Лондоне его силы всегда ослабевали, уж слишком много здесь было железа, и не просто холодного, но лязгающего и извергающего пар. Даже наперстянка не вилась по столбикам его кровати. Но притянуть керамическое изделие одним усилием воли ему удавалось всегда. Он и ребенком провернул бы такой трюк.
Не до конца веря происходящему, Джеймс уставился на свои пальцы. Выглядели они как обычно, разве что под ногтями чернела грязь.
Вот только волшебства в них не осталось ни капли.
Вмиг им овладел тупой, мертвящий ужас. Сердце пропустило несколько ударов. Наверное, так же чувствует себя солдат, когда просыпается в полковом госпитале и, откинув одеяло, видит культи вместо ног.
«А меч берет все, что пожелает».
Так вот что имел в виду Фрэнсис Дэшвуд, когда глумился над ним за пределами соляного круга. Призраку достаточно было захотеть, чтобы вся сила фейри хлынула в него, оставляя только пустую оболочку. Тело расставалось с силой без сопротивления, как с чем-то ненужным, лишним, и только сознание не смогло принять утрату, погрузившись во мрак.
Пожалуй, в его потере можно усмотреть высшую справедливость. Он ведь почти не пользовался таившимся в нем волшебством. Тратил его на салонные фокусы да на усмирения сэра Ги, когда тот в очередной раз возвращался в мир живых. Стоит ли собаке скалить зубы, если ее сгоняют с сена?
А Дэшвуд, конечно, применит волшебство с умом.
Заметив, как мистер Линден побледнел, Агнесс вскочила, не зная, то ли укладывать его обратно в постель, то ли сразу бежать за врачом, то ли воспользоваться кружкой-поилкой, дабы восстановить его пошатнувшееся здоровье. Взгляд запрыгал по комнате и приклеился к кувшину. Ротик девушки приоткрылся, в глазах засквозило понимание. Но гримасу отчаяния тут же сменила улыбка, насквозь пропитанная фальшью, как савойский торт – мадерой.
– Не тревожьтесь, сэр, – защебетала Агнесс. – Совсем скоро вы пойдете на поправку, и ваши силы вновь вернутся к вам. Дайте себе время! Вот увидите, все будет хорошо!
При всех своих достоинствах, мисс Тревельян была отменной врушкой. Как-то раз между ними завязалась оживленная дискуссия по поводу того, почему ни одна из десяти заповедей не воспрещает лгать. По мнению Агнесс, это был верный признак того, что Господь всемилостив и не требует от людей невозможного.
Вот только от ее утешений мало толку.
– Агнесс, могу я попросить тебя об одной услуге? – спросил Джеймс, вставая на ноги.
Чтобы совершить это нехитрое действие, пришлось схватиться за точеный столбик кровати.
– Только если она пойдет вам на пользу, – осторожно отвечала воспитанница.
– Если тебя не затруднит, спустись в гостиную и позови меня по имени минут через пятнадцать.
– Громко позвать?
