– Негодяй! – простонал он. – Как только посмел? Ненавижу его, ненавижу!
– Такое впечатление, Чарльз, будто ты не понимаешь, с кем мы имеем дело, – подивилась его наивности Лавиния. – Это Фрэнсис Дэшвуд, брат из Медменхема, и говорить скабрезности вполне в его духе.
– Дело не в этом!
Чарльз поднял голову, и в его покрасневших глазах было столько отчаяния, столько мольбы! Когда-то и сама Лавиния смотрела так на Джеймса, рассказавшего ей о своем намерении принять сан.
– Он… он использовал меня, чтобы оскорбить вас своими намеками. И… и теперь, чтобы ни сказал я… вы меня уже не услышите, леди Мелфорд. Вам будет противно.
Господи, как же я устала, – подумала Лавиния.
Устала от всего. От того, что осталось позади, и того, что таится в будущем, если Дэшвуд не солгал и Джейми останется калекой, немощным, как сэр Генри. И что ей тогда с ним делать? Устала от Чарльза Линдена, который при всех своих достоинствах был обычным человеком. А всего сильнее устала от запаха серы. Им пропиталась ее амазонка, и Грейс опять будет принюхиваться, словно такса, которая знает, что где-то под полом сдохла крыса, но никак не сообразит где.
– Быть может, тебе и вправду не стоит ничего мне говорить? – предложила она, отворачиваясь.
Но Чарльз схватил ее за руку и поднес к своим губам, горячим, как будто опаленным адским пламенем. А потом сказал все равно.
Глава десятая
1
– Хочу… чтобы стало холодно, – хрипел мальчик, распластанный на койке в итонском лазарете.
– Сейчас.
Джеймс откинул простыню, осторожно подсунул руки под спину и под колени племянника, поднял его – голова Чарльза бессильно свесилась назад. Только жар и слабое, хриплое дыхание доказывали, что мальчишка цепляется за жизнь.
Джеймс прижал племянника к груди, закрыл глаза и позвал Третью дорогу.
…Она уже ждала. Взывала к нему, целовала его пальцы, покрывая их инеем. Она отозвалась – едва он успел пожелать.
Джеймс почувствовал порыв ледяного ветра. Его осыпало мелким острым снегом. Он с наслаждением вдохнул свежий воздух, пахнущий снегом, соснами и морем. Открыл глаза, зная, что не увидит закутка с кроватью, отгороженной ширмой: они с племянником сбежали из этого прибежища скорбей.
Когда он прибыл в Итон, моросил мелкий дождик, типичный для середины ноября, а под ногами чавкала грязь. Здесь же стояла морозная зима в самом торжественном из своих облачений: стволы деревьев покрывало серебро инея, на ветвях лежали искрящиеся шапки снега. Ведь уже минуло тридцать первое октября, когда в ночь Самайна власть переходит от Летнего двора – Зимнему. И здесь, в Иной стране, в Несуществующем, в Царстве фейри, зима по всем правилам вступила в свои права.
Ни единого человеческого следа не было на поляне, у края которой оказался Джеймс, только тонкий узор птичьих и беличьих, и глубокие круглые лунки, следы копыт: олени прошли след в след, к источнику, который бил из-под покрытого льдом камня. От источника начало брал ручеек, тут же уходивший под лед, но сам источник не замерзал. Никогда не замерзал, Джеймс знал это.
Снег мягко поскрипывал под сапогами, и с каждым шагом Джеймс чувствовал, что меняется. Порывы ветра срывали с него наносное, серое, скучное, все то, что он пытался сделать своим истинным, своими доспехами, защищающими от греха. Он чувствовал, как внутри разгорается ледяное пламя. Он чувствовал силу, и страсть, и желание свободы, и ему хотелось отбросить все человеческое…
Все, включая чувство долга и даже жалость к этому глупому ребенку.
Швырнуть мальчишку на снег, перепрыгнуть через заледенелый камень – и в лес. Там Джеймса ждали. Там он мог быть самим собой, желанным и своим, а не изгоем и чужаком.
В лесу завыли по-волчьи, но волчьи голоса стали вдруг прекрасными, хоть и не человеческими, и Джеймс услышал слова языка древнего, незнакомого, но каким-то образом понятного: два мужских голоса и три женских пели о свободе и силе. И кажется, сам источник пел вместе с ними, хрустальным полудетским голоском выводил: «Оставь мир людей, иди к нам, дитя, иди с нами…»
Джеймс до крови прикусил губу, стряхивая морок.
Соблазны. Обычные соблазны Третьей дороги.
Он не в первый раз противостоит им.
Он пришел сюда, чтобы исцелить Чарльза, и с ним же вернется в мир людей.
Таково было его решение, и он искал поддержку в иной силе, которая была превыше всех соблазнов и чар. Даже таких могущественных, как те, которые исходили от девицы, вынырнувшей из воды и сидевшей теперь на обледенелом камне.
Она расчесывала длинные, снежной белизны, серебром отливающие волосы, и платье ее казалось сотканным из алмазной чешуи, и кожа ее была белее снега, а раскосые длинные глаза с вертикальными узкими зрачками – прозрачными, словно лед, и страшными, как сама вечность. Иней лежал на ее ресницах и осыпался, когда она моргала.
Ундина, чьего имени Джеймс не знал, леди источника, дарующего исцеление, выглядела совсем девочкой, лет пятнадцати, не больше, но она помнила времена, когда Англия не звалась еще Англией и не была еще завоевана римлянами, когда на этой земле и вовсе не было смертных. Ногти у нее были синие, как у покойницы, а гребень в руке – костяной. Джеймс предпочел не думать о том, чья это кость… Не думать о том, какими манящими были ее губы, темно-красные, поблескивающие льдом, словно замерзшие вишни. И о том, как остры и упруги были ее маленькие груди с бледными сосками.
Она была холоднее покойницы, но невыносимо желанна.
…Не смотреть на ее губы, не смотреть на ее грудь, но и в глаза тоже!
Пар шел от дыхания Джеймса, пар шел от дыхания Чарльза – но не от ее дыхания.
Когда Джеймс приблизился, она перестала петь, и только протяжные голоса в глубине леса все выводили слова древней песни, призванной завлекать смертных в мир фейри.
– Чем ты заплатишь за глоток воды из моего источника, полукровка? – усмехнулась она, верно разгадав его намерения.
– Кровью, данной по доброй воле.
– Кровью человеческого ребенка?
– Кровью человеческого отродья.
– В тебе лишь половина крови – человеческая, значит, я возьму два глотка.
– Это справедливая сделка. Обещай, что удовлетворишься этим и не попросишь иного.
– Обещаю, – серьезно ответила ундина.
Фейри не шутили со словами, и особенно – с обещаниями, но лучше соломы подстелить.
– Подтверди обещание трижды, – потребовал Джеймс.
– Обещаю. Обещаю, – послушно повторила ундина еще два раза. – И слово мое крепко.
Теперь все правила были соблюдены.
Джеймс положил Чарльза на снег. Холод, царивший здесь, не принесет мальчику вреда. И действительно, дыхание Чарльза стало менее натужным, и кажется, обморок перешел в глубокий сон измученного болезнью ребенка.
