Опять кузену удалось подкрасться к ней неслышно.
– Мой, – повторил Чарльз, утирая пот со лба, – и все, кто здесь находится, должны выполнять мои приказания. До тех пор хотя бы, пока дядя Джеймс не придет в себя.
Поскорее бы Джеймс очнулся, подумала Агнесс, потому что надолго ее не хватит. Если игра «я лорд в своем замке» затянется, она погнет кочергу о чью-то русую голову.
– И каковы же будут приказания вашей милости? – недобро прищурившись, прошипела она.
– Начнем с того, что ты сменишь тон, – одернул ее кузен. – Неужели в пансионе тебя не научили, как разговаривать с дамами, занимающими положение выше тебя? Вспомни уроки этикета и прекрати меня позорить.
Чарльз мрачно поклонился леди Мелфорд, чьи губы искривила усмешка. Суровый тон Чарльза не вязался с его мальчишеским румянцем и взлохмаченными вихрами.
– Прошу прощения, леди Мелфорд, за то, что моя кузина повысила на вас голос. Да она и сама сейчас попросит. Агнесс, извинись.
Девушка задохнулась от обиды. Впервые она разглядела в кузене не мальчишку, что набивает рот сластями и вещает об Итоне, и не нахального юнца, который горазд хорохориться перед приказчиками, а настоящего лорда, готового отстаивать интересы своего класса.
В запальчивости она готова была наговорить в десять раз больше дерзостей, но осеклась и взглянула на себя со стороны. Неприглядная вырисовывалась картина. Дерзкая девчонка, подбоченившись, оскорбляет леди. Волосы растрепаны, на щеках алые пятна. Так ведут себя торговки рыбой, которых обсчитали на два пенса, а вовсе не благовоспитанные барышни. Будь рядом Джеймс, он, наверное, и не так бы ее отчитал.
– Мне не следовало кричать на вас, миледи, – потупилась Агнесс. – Простите, я забылась.
Лавиния склонила голову, принимая извинения, а может, тоже смущаясь.
– А мне не следовало тебя подначивать. Я тоже повела себя неподобающе и раскаиваюсь в этом. А теперь могу я увидеть мистера Линдена?
– Нет, – отрезал Чарльз.
Это слово так и вертелось у нее на языке, но ее опередили. В замешательстве Агнесс посмотрела на кузена, и тот ответил ей ободряющим кивком.
– Пока дядя Джеймс не в состоянии опекать Агнесс, заботиться о ней буду я. Очевидно, что ваше присутствие ей неприятно, леди Мелфорд, поэтому я прошу вас оставить нас. Ради нее.
На какой-то миг Агнесс показалось, что Лавиния по старой памяти влепит мальчишке затрещину, уж очень заострились ее черты, обычно такие плавные, словно их выточил из мрамора Канова. Рот сжался в белую полоску, глаза метали молнии. Но вместо того, чтобы замахнуться, она сказала:
– Как вам будет угодно, лорд Линден. Мне и правда пора. Нужно как следует подготовиться к поездке в Вест-Вайкомб.
С этими словами она развернулась и направилась к двери, только каблуки стучали по мраморным плитам и рассерженно шелестела черная амазонка.
Агнесс смотрела на кузена во все глаза. Вот уж не ожидала найти союзника против Лавинии! Какие еще открытия ее ждут?
2
Домой Лавиния возвращалась, кипя от злобы. Девчонка прогнала ее, а молокосос поддержал свою кузину… Они выставили ее за порог, эти дети. Ее. За порог.
Господь всемогущий.
Кто угодно может сидеть у постели Джеймса, прикасаться к его пылающему лбу или держать его за руку. Любая служанка-кокни, но только не она.
Она бы умерла за него, но никогда не сможет жить с ним рядом. Агнесс – может, потому что их связывает родство. Пусть и мнимое, оно надежно защищает добродетель, которую девчонка так лелеет. Да, Джеймс сказал, что Лавиния для него – друг, но будь она мужчиной, уж она смогла бы приблизиться к больному другу! Леди – не может. Будь проклят этот мир.
Обида, ярость, злоба вскипали в ней – и не находили выхода. На людях нужно держаться с достоинством, да и потом, в уединении собственной комнаты, нельзя завыть в голос: о чем еще судачить служанкам, наклоняясь над кастрюлями или смахивая с рук мыльную пену, как не о хозяйкиных горестях? Не хватало еще стать посмешищем на весь дом, а то и Лондон. Сплетни расходятся широко, как круги на воде…
Тонкий девичий голосок прорвался сквозь шум крови в ушах Лавинии. Голос пронзительный, как комариный писк, такой же навязчивый и неумолимый…
Чьей кровью горячей твой плащ обагрен,
Дэви, о Дэви?
Чьей кровью горячей твой плащ обагрен,
Скажи мне всю правду, сын мой.
– Мой сокол любимый был мною убит,
Леди-мать, о леди-мать,
Мой сокол любимый был мною убит,
И правды не знаю другой.
– Кровь сокола вовсе не так горяча,
Дэви, о Дэви,
Кровь сокола вовсе не так горяча,
Скажи мне всю правду, сын мой…
Всего лишь старая баллада, но ничего более неуместного на всем белом свете не сыщешь. После гибели Уильяма эта песня надолго вошла в репертуар наглых фермерских батрачек, ведь все тогда судачили, что достопочтенный мистер Линден убил старшего брата и положил глаз на племянника. А в балладе некий Дэви тщетно лгал матери, что убил он сокола, что убил он гончую, но мать подозревала правду, и в конце концов ему пришлось сознаться:
Я Джона, любимого брата, убил,
Леди-мать, о леди-мать,
Я Джона, любимого брата, убил,
И правды не знаю другой.
Разумеется, наглые девицы горланили песню, когда Джеймса не было поблизости, ведь фейри-полукровку с руками по локоть в крови боялись все крестьяне. Зато паршивки принимались петь громче, стоило им завидеть Лавинию!
Какую ты казнь себе изберешь,
Дэви, о Дэви,
Какую ты казнь себе изберешь,
Скажи мне всю правду, сын мой?
– Я в море отправлюсь на лодке без дна,
Леди-мать, о леди-мать,
Я в море отправлюсь на лодке без дна
И мне не вернуться домой.
Продавщице фиалок, осквернившей вечер этой песней, на вид было лет четырнадцать. Убого одетая, без чулок, в капоре из торчавшей во все стороны соломки, но с претензией на чистую бедность. Лавинии так хотелось ударить ее, чтобы на бледной впалой щеке отпечатался алый след! Но леди не пристало опускаться до рукоприкладства, да и не виновата перед ней девчонка, хотя песню она выбрала неудачную.
– Леди! Купите фиалки, леди! Душистые фиалки! Купите у бедной девочки! – Цветочница бросилась к фаэтону, протягивая букетик, и вовремя успела отскочить.
– Пошла прочь, дрянь! – И леди Мелфорд хлестнула лошадь, не заботясь о том, заденет ли девчонку грязное колесо.
В голове сами собой рождались слова, которые продавщица фиалок еще не успела пропеть.
