Десять серых фигур. Одиннадцатая – у алтаря.
«Их же должно быть двенадцать», – вспомнила Лавиния, озираясь. И тут она услышала голоса. Слабые, словно доносящиеся откуда-то издалека, но вполне различимые.
«О, Сатана, Отец, удостой нас быть служителями мира Твоего, чтобы несли мы сомнение туда, где верят, отчаяние туда, где надеются, страдание туда, где радуются, ненависть туда, где любят…»
Лавиния никогда еще не слышала обращения к Сатане. Набожностью она не отличалась, а воскресным утром залеживалась в постели, мучительно размышляя, под каким бы предлогом прогулять службу. Но все же какое-то смущение, если не страх, она испытала, вслушиваясь в нечестивую молитву.
«Открой нам Истину там, где заблуждаются, яви Свет Утренней Звезды во тьме…»
Тринадцатым участником действа был бабуин. Животное выглядело весьма уныло. То ли холодно ему было, то ли скучно. Бабуин сидел на полу, нервно почесываясь, а когда стоявший у алтаря хлопнул в ладоши, зверь лениво вспрыгнул на черный шелк. Взял протянутую ему облатку и принялся ее мусолить.
«О, Сатана, Отец, удостой быть уверенным, а не верить, действовать и достигать, а не надеяться, быть любимым, а не любить, ибо кто действует – достигает, познавший ненависть – обретает, владеющий тайными знаниями – властвует, кто умирает, служа Тебе, – возродится для вечного служения Свету Твоему…»
Дверь, ведущая из часовни в усадьбу, приоткрылась. Вошел двенадцатый монах. Он вел с собой ярко одетую и ярко накрашенную молодую женщину. Глаза ее закрывала плотная черная повязка. При виде монаха и женщины бабуин нервно взвизгнул и спрятался под алтарем.
– Фу, ну и запашок у вас тут. Как в аду.
Голос женщины звучал громче и ближе, чем песнопения монахов, и Лавиния могла разглядеть ее так, как если бы женщина и правда присутствовала в часовне одновременно с ними. Платье у нее было по моде прошлого века, с просторным квадратным декольте, и волосы высоко взбиты и припудрены.
– Эти неудобства были отдельно оплачены, Фанни. А обслужить двенадцать джентльменов подряд для тебя вряд ли будет сложной задачей, – прозвучал бас сопровождающего ее мужчины.
– И для каждого я буду шелковой и сладкой, обещаю, сэр, – пропела Фанни.
От нее пахло потом и резедой, и была она совсем молоденькой, вряд ли старше Агнесс, и такой же тощей. Ключицы тонкие, словно косточка-дужка, которую ломают, загадывая желание. Такая хрупкая косточка, так легко сломать.
– Поможете мне расшнуровать платье? Я оделась сегодня, как леди, и без помощи горничной мне не управиться. – Девица зазывно провела пальцем по линии выреза. Пышностью ее бюст не отличался, в попытке сделать холмики грудей выпуклыми она утянулась так, что почти их сплюснула. На плечах и на шее была россыпь веснушек, а грудь и лицо она щедро замазала белилами.
– Позволь мне, – прохрипел один из братьев, ждавших в часовне.
Он потянулся к шнуровке на спине у девицы, она хихикнула, как от щекотки.
Бабуин вдруг завопил из-под стола, широко разинув пасть и оскалив зубы. Он смотрел, кажется, прямо на Джеймса с Лавинией. Так, словно мог их видеть.
И тот из медменхемских братьев, который пришел последним и привел проститутку, двенадцатый, тоже обернулся. Вгляделся. Сделал шаг. Другой. Остановился у края соляного круга, словно уткнувшись в незримую стену. Откинул капюшон.
Лавиния увидела его лицо, некрасивое, грубое, с крупным носом и чувственным ртом. Сын лавочника. Черенок, привитый к чужому родословному древу. Как разительно он отличался от сэра Генри, чьи предки поколениями женились друг на друге, переливая голубую кровь из пус-того в порожнее. Но взгляд Дэшвуда был умным и жестким, и смотрел он на Лавинию так, словно она одна стояла перед ним, а Джеймса не было и в помине.
– Какую восхитительную леди привел к нам охотник за нечистью… Фрэнсис Дэшвуд к вашим услугам, миледи.
Вот он, оказывается, какой. Тот, кто пытался убить королеву. Тот, за чьим неупокоенным призраком охотился Джеймс.
Бабуин подошел к Дэшвуду, подергал за рясу, вцепился ему в руку, продолжая пристально смотреть на Джеймса с Лавинией, защищенных соляным кругом. Казалось, благодаря прикосновению лапы питомца призрачный монах получил какую-то новую и интересную информацию. Во всяком случае, он усмехнулся и выгнул бровь.
– О, миледи питает страсть к фейри. Красный Колпак, охотник в здешних краях, пришелся вам по нраву. И вы сопровождаете полукровку в рискованных приключениях. А между тем я мог бы развлечь вас не хуже… Вы получили бы немалое удовольствие от общения со мною.
Лавиния хотела ответить, что сомневается в своей способности получить удовольствие от тесного знакомства с двенадцатью сумасшедшими развратниками, но почувствовала, как резко похолодало. Она знала, что это происходит всегда, когда ее рыцарь-эльф выпускает на волю свою магию. Лавиния довольно улыбнулась, плотнее запахивая плащ.
Соперничающие мужчины – что может быть занятнее? Один – фейри, второй – мертвец… Понаблюдать за их противостоянием – приятное приключение, пусть и не за нее они сражаются, а за свои мужские интересы.
Мгновение они стояли, скрестив взгляды, как лезвия шпаг, и тут Дэшвуд небрежно кивнул, не признавая поражения, а как будто утратив к происходящему интерес.
– Не за тем пришел я сюда, дабы таращиться на тебя, полукровка, – пробасил он. – Меня ждет зрелище куда занятнее, да и тебя тоже. Смотри же!
Сказав это, он присоединился к омерзительной оргии, которую затеяли медменхемские братья. Один за другим они овладевали девицей, и только когда она была уже в полуобмороке и потеряла всякую волю к сопротивлению, Дэшвуд глубоко прорезал от локтя до запястья ее левую руку, собрал кровь в чашу, отпил сам и заставил отпить всех братьев, угостив и бабуина…
Чудовищное действо происходило неспешно, и, наверное, при жизни Дэшвуда заняло много часов, но видение, которое предстало Лавинии, пролетело с такой скоростью, что она едва успела сглотнуть желчь, наполнившую рот.
– Этого не происходит. – Джеймс подхватил ее под локоть, но и сам был потрясен не менее. – Это морок из прошлого.
– Значит, слухи о жертвоприношениях были правдой, – прошептала леди Мелфорд, вознося благодарность небесам за сильную волю и крепкий желудок.
– Что ж, сие было бы забавно, когда бы не начало мне надоедать, – заявил Дэшвуд, сталкивая тело с алтаря. – Ты не в меру упрям, проповедник.
Дэшвуд вскинул руку, и остальные монахи молча подошли к соляной границе – и встали так близко к ней, как только могли, замыкая круг. Лавиния снова услышала их голоса, гудящие словно из-под земли: «Сатана! Господь и отец мой! Да не оставь сына своего, несущего славу Твою! Да сокруши врагов моих, противных воле Твоей!»
– Я знаю тебя. Такой же священник, как и я монах. Ты силен, полукровка, но держишь свою силу под спудом. Я меч разящий, а ты пастуший посох, что годится лишь против овец, сгонять их в отару. А меч… а меч берет все, что пожелает.
