Однако случилось так, что литература потеряла всех, кому служила. Великолепная британская читающая публика утратила интерес к социальному слою, в котором находили своих героев Джордж Элиот и Чарлз Диккенс. Хетти Соррел и маленькая Эмили теперь показались бы провинциальными, а семейства Деронда и Уилфер прослыли бы местечковыми и ограниченными.
Должен признаться, что оценочные эпитеты «провинциальный» и «местечковый» всегда казались мне несколько странными. Как правило, самым суровым критиком «провинциальных черт» в литературе выступает худощавая леди, проживающая в одном из переулков лондонского района Хаммерсмит, причем не в особняке, а в доме, стоящем в общем ряду и ограниченном общими стенами. Следует ли считать искусство чисто географическим понятием? А если так, то где пролегает граница? Может быть, в радиусе четырех миль от Чаринг-Кросс? Если основываться на подобном критерии, то продавец сыра с Тоттнем-Корт-роуд неизбежно окажется тонким ценителем прекрасного, а профессор из Оксфорда может рассчитывать лишь на звание провинциального обывателя.
Желая разобраться в сложностях классификации, как-то раз я осмелился задать критически настроенному приятелю прямой вопрос:
— Ты осуждающе назвал книгу провинциальной. Но какой же смысл, по-твоему, кроется в этом определении?
— Видишь ли, — ответил он. — Я имел в виду, что литература подобного сорта должна нравиться населению пригородов, не больше.
Сам он обитал на Чансери-лейн.
Может ли интеллектуал жить в Сарбитоне?
— А как же, в таком случае, относиться к Джонсу, редактору «Вечернего джентльмена»? — недоуменно уточнил я. — Он живет в Сарбитоне, в двенадцати милях от вокзала Ватерлоо. Каждое утро в восемь пятнадцать садится на поезд и приезжает в город, а в пять десять возвращается домой. Справедливо ли утверждать, что книга плоха лишь потому, что нравится мистеру Джонсу? Или, например, Томлинсон. Как тебе отлично известно, он давным-давно переехал в Форест-Гейт, что по дороге на Эппинг. Мы с тобой оба любим у него бывать, и всякий раз приятель с увлечением показывает коллекцию какемоно — японских свертывающихся картин. Ты, конечно, отлично понимаешь, к чему я клоню. На мой взгляд, какемоно прекрасны — эти древние шедевры самобытного национального искусства представляют собой длинные свитки толстой грубой бумаги, на каждом из которых искусно изображены цветные иероглифы. Томлинсон бережно разворачивает одно драгоценное произведение за другим и подолгу держит над головой, чтобы зритель мог по достоинству оценить композицию. А потом сообщает имя мастера, сотворившего чудо в 1500 году до нашей эры, и не ленится подробно объяснить смысл картины. Увлекшись, бедняга забывает о времени и о том, что было бы неплохо накормить гостя. Жизнь в доме течет по законам вечности, а в комнатах нет даже кресел. Так вот, ответь на простой вопрос: разве Томлинсон не вписывается в рамки высокого искусства?
Другой мой знакомый живет в Бирмингеме. Ты, должно быть, о нем слышал. Страстный коллекционер и знаток карикатур XVIII века. Отдает предпочтение таким авторам, как Роулендсон и Гилрей. Сам я не слишком люблю подобные рисунки: признаюсь, они нередко лишают душевного спокойствия. Но истинные ценители сходят с ума. Объясни же, почему обладатель домика в деревне не имеет права разбираться в высоких материях?
— Ты меня не понимаешь! — раздраженно воскликнул критически настроенный приятель.
— Согласен, — ответил я. — Но именно это я и пытаюсь сделать.
— Разумеется, ценители прекрасного живут и в пригородах, и в глухой провинции. Но они не провинциалы.
— Даже несмотря на то что прочно осели в Уимблдоне или Хорнси и вполне могут признаться, подобно Роберту Бернсу: «В юго-западном почтовом округе мое сердце, доныне я там»?
— Если угодно, можешь считать и так, — прорычал приятель.
— С твоего позволения, — с радостью согласился я. — Видишь ли, таким нехитрым способом нам, людям с ограниченным достатком, легче сводить концы с концами.
Как бы там ни было, авторы современных романов старательно избегают скользких ситуаций и сомнительных поворотов сюжета. Персонажи, все до единого, населяют пятачок между Бонд-стрит и Гайд-парком. Что и говорить, в реальных условиях всей этой толпе пришлось бы нелегко: местечко тесновато. Правда, год или два назад вышел в свет довольно успешный роман, героиня которого проживала в Онслоу-Гарденс. По этому поводу один именитый критик выжал из себя следующий глубокомысленный пассаж: «Еще немного, и книга внесла бы серьезный вклад в английскую литературу». Я не поленился проконсультироваться с извозчиками, которых так много на Гайд-парк-Корнер, и выяснил, что несколько расплывчатое понятие «еще немного» в конкретном выражении насчитывает ни много ни мало одну тысячу сто ярдов.
Когда переполняющие современные романы аристократы и мелкопоместные дворяне покидают душный Лондон, уезжают они вовсе не в провинцию. Фи, как вульгарно! Путь лежит прямиком в какое-нибудь старинное родовое поместье с пышным названием, например «Барчестерские башни», иными словами, «в милый уголок на севере». Читателю остается предположить, что фамильные угодья парят в воздухе.
В каждом социальном кругу неизбежно найдутся беспокойные души, безудержно рвущиеся ввысь. Даже среди рабочего класса можно встретить утонченных, отмеченных врожденным благородством персон, которым ткацкий станок и плуг кажутся орудиями низменными и недостойными. Нежные души тянутся к изысканной и элегантной обстановке комнаты для слуг. Таким образом, на Граб-стрит всегда найдется чванливый автор, чей темперамент подтолкнет к почтительному наблюдению за богатыми и благополучными. Ручеек романов из жизни высшего класса никогда не иссякнет; проблема, однако, заключается в том, что в наши дни публика требует, чтобы все до единой истории происходили на верхней ступеньке социальной лестницы. Старина Робин Грей обязан стать сэром Робином Греем, миллионером из Южной Африки. Ну а бедняге Джеми ничего не остается, как перевоплотиться в сына старого графа, в ином случае баллада просто никого не заинтересует. Современному сочинителю детских стишков придется писать о маленьком лорде Джеке и юной леди Джилл. Прекрасно воспитанным аристократическим отпрыскам предстоит чинно разгуливать по живописным холмам бескрайних старинных поместий. Больше того, мальчик и девочка непременно должны держать серебряный прутик, на котором обязана висеть изысканно расписанная севрская ваза с источающим тонкий аромат изящным букетом роз.
Почему прохожий любит только герцогинь?
Я покупаю журнал за четыре с половиной пенса и погружаюсь в чтение. Героиня слезливой истории — молодая герцогиня. Муж ее подвержен пороку азарта, причем играет не по мелочи, а на тысячефунтовые купюры. В результате семья вынуждена поселиться в бельэтаже отеля «Карлтон». В роли злодея выступает русский князь. Воспитанный в старых традициях баронет не в состоянии угнаться за стремительно летящим временем. Какая уважающая себя героиня покинет мужа и бросит детей ради греха и ничтожных пяти тысяч фунтов в год?! Дамам прошлого — дочери священника или молодой талантливой художнице — действительно следовало бы опасаться искушения. Ну а наша современница никогда не падет ниже уровня кабинета министров.
