— Ну да, ну да… — покивал мужик в бушлате. — Да, конечно… Зато паспорт ваш, гражданочка Селиверстова, совершенно не пострадал. И слава богу. Да вы не волнуйтесь так, все уже позади… Вы скажите: чей это у вас ребеночек на руках? По паспорту никакого у вас ребеночка пока не числится…
— Его… Его из машины выкинули… Прямо мне под ноги… Я домой шла, и вдруг машина на меня едет… А потом… Потом…
— Машина незнакомая?
— Что?
— Ну вы раньше эту машину видели где-нибудь? Чья она?
— Нет, не видела… Не знаю… Говорю же — иду, а она на меня едет… А потом дверь быстро открылась, и ребенок выпал… Не сам, а будто его вытолкнули…
— Господи, час от часу не легче… — тяжко вздохнул мужик. Оглянулся, крикнул кому-то: — Иваненко! Займись давай ребенком, его надо в детскую больницу перевезти… И где эта долбаная «Скорая»? Почему до сих пор не едет?
— Так пробка на проспекте, Михал Иваныч… Сами ж про оцепление команду дали… — возник перед Таниным лицом еще один мужик, совершенно такой же, как и первый. С таким же ободряющим взглядом, с такими же нашивками на бушлате.
— Да без тебя знаю, что пробка! — огрызнулся сердито тот, который был Михал Иванычем. — Пусть как-то по дворам тогда пробираются! Или пешком бегут! Тут дети в пострадавших, понимаешь ли, а они сидят, задницу от машины оторвать не могут!
— А ребенок что, ранен? — испуганно спросил Иваненко у Тани.
— Нет, он не ранен, напуган просто… — затрясла она головой. И совершенно зря затрясла, потому что сдвинулись вмиг с места перед ней оба мужских лица, Михал Иваныча и Иваненко, и закружились в хороводе по кругу, догоняя одно другое, временно совмещаясь, а потом снова распадаясь и дробясь на четыре лица, на шесть, на восемь…
— Э, девушка… Чего это с вами? Вы не заваливайтесь, подождите, сейчас врачи приедут… — вовремя подхватил ее под локти Иваненко. — Давайте-ка я ребенка подержу. У вас сотрясение, наверное, сильное. Голова кружится, да?
— Нет-нет, все в порядке. Не надо. Я сама… — тихо проговорила Таня, ощутив под рукой, как вздрогнула спинка прижавшегося к ней ребенка. — Нет у меня никакого сотрясения. Испугалась просто. Мне бы лучше домой…
— А вообще, вы и правда легко отделались, — доверчиво улыбнулся ей Иваненко, — повезло вам, если можно так сказать. Могло осколками сильно шарахнуть, живой бы не остались. А до вас так, ерунда какая-то долетела. Остальное все мимо. В рубашке вы родились. Счастливая…
— А… те, кто в машине был… они… что?
— Понятно что. Кстати, сколько их там было?
— Да не знаю я! Там стекла такие были… Ну, черные такие…
— Ладно, выясним. Вы только не волнуйтесь больше. Потом с вами поговорим, когда в себя придете. Сейчас врачи за вами подъедут… А ребеночка давайте я все-таки на руки возьму, он же тяжелый. Его в детскую больницу надо отвезти…
Таня вдруг почувствовала, как еще теснее сошлись на ее шее дрожащие ручки-клещики, как икнуло и всхлипнуло ей в шею сине-красное ее спасенное сокровище и забилось тут же в тихом отчаянном плаче, слышимом только ей одной, наверное.
— Ой, нет, не надо в больницу, прошу вас… Видите, он боится, не надо! Не будете же вы его силой от меня отрывать…
— Почему — он? А может, это девочка? — неуверенно поднял на нее глаза Иваненко.
— Ой, да какая разница! — осмелела вдруг Таня, вмиг почувствовав эту его неуверенность и сердито взглянув на подошедшего к ним еще одного мужчину в таком же бушлате с нашивками. — Мальчик, девочка, все равно не отдам! У ребенка стресс, понимаете? Нельзя его сейчас силой отрывать… Я сама медик, знаю! Сейчас момент такой, что просто нельзя, и все! Потом последствия всякие нежелательные могут быть…
— Хм… — озадаченно уставился на нее вновь подошедший и, судя по тому, как на него испуганно оглянулся Иваненко, начальник. — А что нам тогда делать прикажете? Около вас так его и караулить до выяснения всех обстоятельств?
— Нет, не надо караулить… Я здесь живу недалеко, вы просто проводите нас до дома, и все. И «Скорую» ждать не надо, у него никаких повреждений нет. Я знаю, он подо мной был…
— Стресс, говорите? — с сомнением протянул начальник над Иваненко, разглядывая страничку Таниного паспорта с отштампованной пропиской. — Что ж, и правда рядом живете… Ну, раз так… Иваненко, проводи! Возьми машину мою.
— Ой, да не надо машину! Тут два шага, мы и сами дойдем, — с трудом поднялась со своего стульчика Таня и тут же была подхвачена под локоток заботливым Иваненко, — там только под арку пройти осталось, а дальше уже наш двор…
— Нельзя сейчас под арку. Там оцепление, эксперты работают. Другой дорогой в ваш двор заедем. Пойдемте, девушка…
— …Татьяна Федоровна! — быстро заглянув в паспорт, подсказал Иваненко начальник. И, обращаясь к Тане, проговорил решительно: — А паспорт ваш, Татьяна Федоровна, я пока у себя оставлю. До выяснения всех обстоятельств. Да вы не бойтесь, пусть ребенка Иваненко понесет…
— Нет, я сама, — осторожно мотнула головой Таня. — Куда идти, где ваша машина? Поехали уже…
— Вы не волнуйтесь, мы постараемся побыстрее родственников ребенка разыскать, — открывая перед ней дверцу, душевно проговорил начальник. — И спасибо вам за проявленную сознательность, гражданочка Татьяна Федоровна. Я думаю, родственники спасенного ребенка ваш поступок высоко оценят…
Глава 3
— …Танька, да что же это? Ой, матушки, милиционер… Что случилось-то, Таньк? Я уж потеряла тебя…
Бабка Пелагея застыла в открытых дверях маленьким сухоньким изваянием, переводя взгляд с Таниного лица на лицо Иваненко, потом подхватилась быстро, затопталась бестолково по маленькой прихожей, мешая Тане пройти в комнату.
— Тань, а ребеночек-то откудова? Чего за ребеночек-то, Тань?
— Да, бабуля, такая вот героическая у вас внучка оказалась, — торжественно произнес Иваненко, проходя следом за Таней в комнату. — Взяла и чужого ребеночка спасла. Закрыла его своим телом. Жизнью своей молодой, можно сказать, рисковала. Слышали небось, как в соседнем дворе рвануло?
— Ой, слышала…
— Ну вот. Это машина там взорвалась, а внучка ваша как раз по тому двору домой шла, пирожки вам в сумке несла.
— Нет, не пирожки. Это пирожные были. Эклеры… — тихо поправила его Таня.
— Ну да. Пирожные, — также тихо подтвердил Иваненко, виновато улыбнувшись.
— Ой, батюшки… — только и всплеснула руками бабка Пелагея. — Да как же это, Таньк?
— А вот так, бабуля… — ответил за Таню Иваненко и стал пристально оглядывать пространство вокруг себя, задерживая любопытный взгляд на всем по чуть-чуть — и на бабкиной никелированной кровати, аккуратно заправленной домашнего производства вязаным ажурным покрывалом, и на красиво торчащей острыми углами горке подушек, и на крахмальных снежно-белых занавесках на окошке, и на пышно разросшейся на подоконнике и цветущей алым цветом герани — признаке домашнего благополучия, как искренне полагала бабка Пелагея. Герань эту да покрывало она привезла с собой в приданое и очень этим обстоятельством гордилась. А еще в том приданом числились белые мережковые, повсюду разложенные салфеточки — и под хрустальной вазой на трельяже, и под прозрачной статуэткой балерины за стеклом серванта, и с книжной полки свисающие нежными белыми уголками. Через такие же дырки-мережки, будто извиняясь перед гостем за бабки-Пелагеино стремление к уюту, стыдливо проглядывал и экран телевизора. Откуда ему было знать, корейской сборки чуду технического прогресса, про моду из бабкиной юности — все вокруг салфеточками в доме украшать? Вот и стыдился от души…
