Однако сколько по весне ни плыви, а все равно к берегу пристанешь. К родной своей хрущобной пятиэтажке. Подружки бабки Пелагеи сплоченной компанией сидели на скамеечке у подъезда, тоже впитывали в себя положенные им порции солнечных витаминов. Поздоровались с Таней дружным хором, разулыбались беззубыми ртами.
— А ты чегой-то, Танюха, опять Пелагею в няньки, что ль, определила? — хитро-резво проверещала баба Лизавета из соседнего подъезда, всегдашняя бабки-Пелагеина подружка. — Я зашла ее на улицу позвать, а она там с парнишонком каким-то… Еще и рукой на меня махнула — не до тебя мне сейчас, Лизка, говорит… Занятая я, мол, шибко. Чем это она так занятая, Танюха?
— Да ничем не занятая, баба Лиза, — улыбнулась ей весело Таня. — И впрямь сейчас ее к вам отправлю — пусть тоже на солнышке погреется. Чего дома-то сидеть в такую погоду?
— Так и я ей про то же толковала, все равно не идет… — уже в уходящую Танину спину выкрикнула баба Лиза. — Некогда, говорит, и все… Дела у нее какие важные, подумаешь…
Открыв своим ключом дверь, Таня застыла на пороге, с изумлением слушая доносящиеся из комнаты громкие голоса. Один точно был Гришин — взвинченный, мальчишеский, крикливый. А другой… неужели бабкин? Да не может такого быть! Сроду она такой страсти да ярко выраженного лихого азарта в ее голосе не слыхивала, да еще и со словами разными, на слух непривычными…
— Да куда, куда ты лупишь-то, тетеря сонная! Не видишь, вне игры судья показал! Щас как пенальтю тебе вхряпрает, так и узнаешь, почем дрожжи продают! Как фамиль-то у его, я запамятовала?
— Ну, Пегги, ну сколько раз можно повторять-то! Запоминай давай уже! Это Кержаков, номер десятый, я ж тебе сто раз говорил…
— Да мал еще учить меня… Одно слово и есть. — Глупый Григ! И правильно ты сам себе имечко придумал! Давай вбрасывай быстрее, а то гляди-ка, Роналда уже тут как тут толчется…
— Это не Роналда, Мудрая Пегги, это Рональдиньо!
— Ой, да один хрен…
— Нет, не один!
— Ну, обозналась маненько, чего уж… А зато ты опять не туды стучишь! По еньтеру ж надо, по еньтеру, чтоб снова все пошло! Давай все сначала начнем, я тебе говорю!
Таня поморгала еще немного, вслушиваясь в этот странный диалог, потом заглянула осторожно в комнату. И снова предстала перед ее глазами вчерашняя сюрреалистическая картинка — те же две соприкасающиеся головы, склоненные над мельтешащим экраном, — одна старушечья в белом платочке, другая мальчишечья, пламенеющая огнем вздыбленных рыжих вихорков.
— Эй, ребята, привет… — тихо пропела она им в спины, и они тут же обернулись к ней, одинаково вздрогнув. — Чего это вы тут делаете, а?
— Ой, так в футбол играем… — потупила глазки в пол бабка Пелагея, засмущавшись, как скромная девица. — У Гришука в напуке игра такая есть…
— Не в напуке, а в ноутбуке! — смеясь, поправила ее Таня. — Где хоть в другом месте не скажи, что ты тут в напук играешь! Подумают еще чего неприличное!
— Ой, да мне и не выговорить! Как говорю, так и говорю… Надо же завлекать чем-то парнишонку! Вот я и наяриваю тут с ним…
— По-моему, ты сама больше завлекаешься, чем он! Понимала б чего в футболе-то!
— Нет, и неправда вовсе! — горячо вдруг заступился за свою товарку Гриша. — Ну, с именами она еще путается, и с правилами тоже, а в общем и целом Мудрая Пегги очень даже сносно играет!
— Как? Как ты ее назвал? Мудрая Пегги?
— Ага… Это мы так договорились друг друга звать. Она — Мудрая Пегги, а я — Глупый Григ.
— А почему глупый? — пожала плечами Таня.
— А потому что молодой ишшо… — хитро улыбнулась бабка Пелагея и незаметно подпихнула мальчишку в бок. — А хочешь, Танюх, мы и тебя тоже научим в футбол играть? Вот смотри! — резво повернулась она к экрану. — Которые в синих майках да белых трусах — то наши, русские ребяты. Справные все, ловкие такие! Вот Аршавин, вот Кержаков, вот братовья Березуцковы…
— Березуцкие… — тихо подсказал ей на ухо Гриша.
— Ну да, они самые и есть… — отмахнулась от него бабка Пелагея. — А вот это, Тань, смотри, французы. Вот этот, здоровенный, видишь? Зидан у него имя. Татарское какое-то… Да и сам он на басурмана больше смахивает, ты погляди только! А там вон Роналда с Роналданой… тьфу, как его, и не выговоришь…
— Рональдиньо! Уже сто раз можно выучить, Пегги! — страдальчески простонал Гриша, закатив к потолку глаза.
— Ну да, он самый и есть… Будешь с нами играть, Танюха?
— Нет, это уж как-нибудь без меня… Да и вам хватит в экран пялиться, вредно потому что! Лучше б на улицу шли — там весна вовсю, а вы дома сидите! Давай, юный Григ, выведи-ка свою мудрую приятельницу на улицу, ее там подружки заждались… А баба Лиза на тебя, по-моему, и обиделась слегка даже. Говорит, ты на нее рукой махнула…
— Да ну ее, обидчивая какая выискалась! Я, может, на нее тоже вчерась обиделась! Взяла и обозвала меня Цветочком… Ну, будто бы я на ту старуху из телевизора смахиваю, в которую мужик молодой переодевается! А я вовсе даже на нее и не похожа… Да и мужик-то сам на старуху нисколечки не похож — так, мелет языком чушь всякую! Таких и старух-то в жизни не бывает вовсе…
— Да ладно тебе, бабуль! Она, наверное, просто пошутить хотела…
— Ну и пусть себе дальше шутит, а я с ей на скамеечке и минутки сиживать больше не стану! Я вон лучше в напук с Гришуком поиграю. Да, Гришук?
— А то! Конечно, лучше! Да тут и париться даже нечего — девчонки, они все такие… Только и знают, что сидеть да сплетничать…
— А давайте-ка лучше поужинаем, ребяты… — быстренько скрутила в трубочку неприятный для себя разговор бабка Пелагея. — У меня там жаркое на плите томится… Да и пирожки наладить надо, Гришук с картошкой пирогов запросил… Иди, Танюха, руки помой да за стол садиться будем!
Усевшись за квадратный кухонный столик напротив Гриши, Таня с удовольствием начала наблюдать, с каким аппетитом мальчишка поглощает мясо с картошкой, прикусывая все это хозяйство еще и перышками зеленого лука — наверняка эту манеру у подружки своей новой да мудрой перенял — луком все заедать… И она вот так же в детстве все с зеленым луком ела, как бабка Пелагея того требовала. Да и сейчас рука по привычке потянулась было к подоконнику, чтобы отщипнуть из торчащей из банки с водой луковичной головки нежное перышко, да только застыла вдруг на месте и вернулась обратно, легла ладонью на зашедшееся тошнотным спазмом горло. В ноздри тут же ударил запах горячего мяса, вызвал вторую волну тошноты, уже практически нестерпимую…
Ее долго и нудно рвало потом в ванной — до боли в шее, до жуткой слабости в ногах. Стараясь отдышаться в перерывах, она поднимала голову к зеркалу, с тревогой всматривалась в свое зеленое бледное лицо — чего это с ней? И вдруг вспыхнуло искрой в голове — чего… Тут же и сползла она на пол, опираясь о косяк двери позвонками, и уселась без сил на промытую до приятной коричневы метлахскую плитку. Ну конечно. Так и есть. Как же это она сразу не догадалась? Ай да врач-хирург Петров Дмитрий Алексеевич, ай да бабник, ай да сукин сын… Родить, говорит, тебе надо! Хотя бы от меня, говорит…
