– Да какая трагичность, Тим! Ты о чем? У меня все в полном порядке!
– Неужели? – стрельнул скепсисом он. – Я тебе уже все про твои комплексы сказал сегодня, повторяться не собираюсь. Никому не нужна обиженная женщина, которая в своих несчастьях обвиняет всех вокруг, даже тех, кто и рядом не стоял, так, авансом, на всякий случай «все сволочи!». И ждет от мужиков только плохого.
– Нет! – не могла согласиться она.
Да не может быть, что это ее психологический портрет! Да нет же!
– Да, Кошка, да! А защищаешься ты от мужчин убийственным высокомерием, заранее подчеркивая их глупость, еще не вступив в стадию знакомства. Я бы держался от такой бабы на большо-о-ом расстоянии, какой бы сексапильной она ни была! Если ты дура и цены себе не знаешь, и все для тебя плохи и недостойны, ну и бог тебе в помощь! А я лучше девчонку веселую, умненькую, легкую найду, которая расскажет мне, какой я замечательный мужик, и любовник, и красавец к тому же!
– Неужели я такая, Тим? – потрясенно спросила она.
– По большей части да. Но этот Кирилл умудрился продраться через всю твою хрень напридуманную. И, как я понял, секс был хорош. Катька, у него бизнес, который он сам выстроил, с кровью и болью, потеряв по дороге жену. У него двое детей, и, судя по Соне, не самых мирных и покладистых, у него непростая, но устоявшаяся жизнь. Как бы сильно он тебя ни хотел, ради чего ему менять все? Чтобы ты притащила в его жизнь свою обиженность, ему, детям? А на хрена?
– Так, хватит! Я все поняла! Я тяжелая и трудная, занудная баба, которая носится со своими детскими обидами и расстаться с ними не желает, и жить со мной нельзя!
– Знаешь, Катерина, я тебе когда-нибудь врежу! И думаю, сейчас самый подходящий момент! – окаменев лицом, предупредил Тимофей. – Если еще раз услышу, почувствую в тебе это «я плохая – виноватая», прекращу с тобой общаться. Совсем! Не этому тебя учил! А смелости, уважению к себе и любви! Ты достала комплексами своими!
– Зачем дал ему понять, что ты не мой брат?! – заорала Катька.
– Потому что он решил отказаться от дальнейших ваших отношений, – спокойно, как будто и не ругал ее только что во все горло, ответил он. – Он хочет тебя, и не только в постели, но, подумав, решил, что ему не нужны такие проблемы. А тут соперник, причем явный. Знаешь, что это для мужика? Да пусть я отказался от женщины, но это Я отказался и так решил, в силу своих обстоятельств, а не она меня бортонула, потому что у нее есть другой! Это проигрыш, десятое место в соревнованиях, когда ты точно знаешь, что пришел первым! Ревность – сильное оружие. Он забыл, что пришел «нарисоваться» не такой уж сволочью, поискрив красивыми прощальными словами. Забыл, что чувствовал себя виноватым, теперь ты виновата, и он собирается за тебя бороться!
– Бороться, выиграть для того, чтобы отметить победу обжигающим сексом и снова отказаться от женщины, потому что причины отказа никуда не делись! Вы все, мужики, чокнутые! У вас в голове сплошные бои без правил и соревнования!
– Привыкай, Кошка! Ты вступила в мужскую жизнь, и сделала это с удовольствием! Кстати, согласись, удовольствие того стоило!
– Почему же тогда ты отказался от меня?! – кричала возмущенно Катерина. – Почему не боролся за удовольствие, которое того стоит?!
– Потому что, Кошка, нечего было завоевывать, – ровно ответил он. – Основной приз, твоя любовь, ждал другого, а подачек от жизни я никогда не принимал.
– Знаешь, вы все сволочи! Эгоистичные сволочи, которые играют в свои жестокие мужские игры, а женщины у вас просто спортивный инвентарь.
– Да, Катюха, но только от женщины зависит, останется она футбольным мячом, ядром для метания или ведущим игроком на женском игровом поле, где уже мужчины выполняют роль инвентаря. В жизни все так, и для женщин и для мужчин, либо ты личность, либо мячик для битья.
– Я пошла спать! Мне надоело твое философствование и изрекаемые мудрости! На сегодня более чем достаточно! – возмущалась всем на свете Катерина.
– А мне казалось, тебе нравится, когда я умничаю, – посмеялся тихо он.
– Но не без конца же! – огрызнулась Катерина.
Она ворочалась в постели, не находя покоя, уговаривала себя выбросить все из головы и заснуть, пару раз прикрикнула мысленно, ничего не помогало, ни уговоры, ни приказы!
Предательство.
Предательство окружало ее с детства. От самых родных людей, от тех, кто, по сути своей, должен оберегать, защищать и любить. Ее предали родители, сестра, бабушка.
Никогда не предавал только Тимофей!
Он требует: переосмысли и отпусти навсегда детские обиды и горести!
Как?!
Это тянется тысячью нитей из прошлого в настоящее, напоминая о себе в нынешней, казалось бы, благополучной жизни.
Катерина проходила интернатуру в клинике, когда в середине ноября на вахте общежития оставила сообщение Евгения Ивановна, неизменный «адъютант» бабушки, с просьбой перезвонить при первой возможности.
– Ксения Петровна в больнице! – всхлипывая в трубку, сообщила соседка.
Катя была у бабушки в гостях три дня назад, в воскресенье, с обычным визитом. Ксения Петровна выглядела плохо, лежала, не вставала, но ни на что не жаловалась. Впрочем, если не возникала потребность дать почувствовать внучке себя виноватой или обязанной, бабушка жаловаться не стала бы.
У Александровой обнаружили скоротечный рак позвоночника, когда она пришла проходить плановое полугодичное обследование. Диагноз был приговором – лечить поздно!
Катерина проводила возле нее все свободное от учебы и работы время, исполняла капризы, мыла, ухаживала, обслуживала, делала уколы, когда медсестры зашивались в работе, делала профессионально, пригодился многолетний опыт работы санитаркой. Ксения Петровна пациенткой была капризной, трудной, с массой претензий, требований. Катерине доставалось! Порой от усталости ей хотелось умереть вместо нее, никаких крупиц сил не оставалось.
В какой-то момент бабушка поняла со всей отчетливостью, что умирает. Смерть подошла так близко, что они смотрели друг другу в глаза. Товарищ Александрова ушла в себя, молчала целыми днями, стала задумчивой, забыв строить медперсонал и внучку.
Катя очень ясно помнила ту ночь, двенадцатого февраля.
Она задремала возле койки и проснулась, подскочив от неожиданности, когда Ксения Петровна страшной от болезни, пожелтевшей, прозрачной холодной рукой взяла ее за локоть.
– Я должна тебе сказать, Катерина.
– Укол сделать? – засуетилась та. – Очень больно?
– Сделаешь, после. Выслушай меня.
Внучка привычно выпрямилась на стуле – держала осанку, приготовившись к нескончаемым наставлениям-поучениям.
– Я хочу попросить у тебя прощения, – твердо произнесла Ксения Петровна.
Катерина видела, что та преодолевает не только ужасную боль, а что-то еще, себя, наверное. Преодолевает, ломает и… и ненавидит за это Катьку! Это блестело непролитой слезой в глазах, она смотрела на внучку в упор и боролась с ненавистью.
