— Хай, Рома! — помахал он мне рукой, присаживаясь к костру. — Слышал я, что скоро будет у тебя свой джуз. Прими и меня с моей Фанни. Нарожаем мы множество детей, породнятся они с твоими, то-то радость нам будет. А?
Быстро же тут разносятся слухи. В отличие от меня, он явно уверен в том, что корабль я себе добуду…
— И на добычу меня возьми, — словно прочитав мои мысли, продолжал Гойка. Ведь ты знаешь, в таборе нет равных мне в штурманском ремесле. А в драке тем более. А?
Я неопределенно пожал плечами, но Гойка словно бы и не замечал мою неуверенность.
— А как я узнал об этом деле, так и захотелось мне спеть для тебя одну старую-старую песню, которой научил меня еще мой дед. Тоже, говорят, бравый был штурман, когда нас с тобой и в помине не было. Приготовься же слушать, это длинная песня. А называется она «Баллада о джипси Бандерасе и о том, чего у джипси нельзя отобрать».
«С чего начинается Родина» — пронеслось у меня в голове, а он замолчал и стал, бренча по струнам и трогая клавиши темброблока на корпусе, менять окраску звука. Наконец он что-то выбрал, замер и уставился на огонь. Затем ударил украшенными дешевыми перстнями пальцами по струнам и стал мелко и ритмично перебирать их. Гнусавостью звучание его инструмента напоминало индийский ситар, а мелодикой — испанское фламенко.
Ляля, развесив белье на веревки, подсела к нам. До сих пор я не перестаю удивляться этим кострам на корабле! Жгут древесные поленья, которые стоят безумных денег. Сжигают кислород, из-за чего регенераторам приходится работать с двойной нагрузкой… Но «красиво жить не запретишь». Без этого они, понимаешь ли, не чувствуют себя настоящими джипси!..
Целью долгой Гойкиной увертюры было не привлечение слушателей и даже не введение их в нужное эмоциональное состояние. Насколько я понимаю, а я уже не в первый раз слушал его, Гойка сейчас занимался чем-то вроде самогипноза или медитации, и только после этого он мог петь по-настоящему.
И вот зазвучал его голос:
— Эй, ромалы, слушайте правдивый рассказ,
Что ветер нашептал, который бродит меж звезд,
О том, что жил когда-то, братья, братом меж нас
Бандерас, и глаза его не ведали слез.
Ой, да отсохнет пусть тогда мой подлый язык,
Коль я солгу, когда скажу, что был он так смел,
Как тот, кого не ранит даже плазменный штык,
Как тот, кто и внутри звезды и то б не сгорел.
Ни от кого не бегал и не прятался он,
Наоборот, туда он мчал, где наверняка
Он мог ворваться коршуном в жандармский кордон,
Чтоб взять на абордаж там звездолет вожака…
Это, как Гойка и обещал, действительно была чертовски длинная и крайне поучительная песня. Сперва по смыслу она напомнила мне песенку про капитана, в которой «он краснел, он бледнел, и никто ему по-дружески не спел…». Бандерас, как и тот капитан, влюбился и пропал… Нюансов дальнейшего сюжета я, отвлекшись на собственные посторонние мысли, не уловил, но к концу почему-то все умерли. Как и почему конкретно — не знаю, пропустил мимо ушей, но мораль сей басни была такова: свободу нельзя менять на любовь.
Собравшиеся возле нашего костра соплеменники рыдали, как один, сраженные вдохновенным Гойкиным вокалом. Я тоже, чтобы не оскорблять их чувств, сделал печальное лицо. Хотя подобный сюжет помню еще по уроку литературы седьмого класса, когда мы проходили рассказ Максима Горького «Макар Чудра». А потом по этому рассказу был поставлен упомянутый уже мной фильм «Табор уходит в небо». И так как я видел его раза три, катарсиса от песни не случилось, и я не смог выжать из себя ни одной слезинки. Это при моей-то сентиментальности. Но зато я извлек из этой ситуации некую науку: все в этом мире меняется, кроме анархических цыганских идеалов.
— Все понял? — спросил Гойка, утирая слезы.
Как настоящий художник он сам переживал не меньше, а то и больше публики.
— А то! — ответил я, разведя руки.
Хотел бы я знать, что он имел в виду.
Но именно во время слушания его песни я и замыслил, и почти детально продумал дерзкий план добычи звездолета для своего будущего джуза. А куда деваться?
… И вот мы в засаде на захудалой, с единственным космопортом, геоподобной планетке, именуемой почему-то «Треугольник БГ». Я прекрасно помню альбом Бориса Гребенщикова «Треугольник», но, думаю, это все-таки чистейшее совпадение. Ведь если учесть, что космическая экспансия человечества началась лишь в начале двадцать третьего столетия, то придется признать, что творчество Гребня знали и любили самое малое двести лет. Ох, сомнительно… Хотя, может, планету эту открыл какой-нибудь его прямой потомок, к примеру хранитель семейного музея?
А был ли он вообще — двадцатый век? Иногда мне кажется, что это не настоящая моя память, а ложная, то, что называется «параноидальным бредом». Вот, например, сейчас я вспомнил некоего Бориса Гребенщикова. Мне кажется даже, что я помню некоторые его песни…
Да, полно, мог ли в действительности существовать на свете, да к тому же еще и быть более или менее популярным автор-песенник, сочиняющий и исполняющий следующее: «…друзья, давайте будем жить и склизких бабочек душить…» или «… ползет Козлодоев, мокры его брюки, он стар, он желает в сортир…»? «Вряд ли», — решаю я. И все чаще мне кажется, что родился я здесь, в таборе астроджипси. И услужливая фантазия тут же подсовывает мне разноцветные картинки моего псевдодетства. А что вы хотите? Мало на свете найдется людей, у которых не сорвало бы крышу после всего того, что пришлось пережить мне.
Ладно. Перейдем к делу. С «Треугольника БГ» мы собираемся угнать звездолет сборщика налогов.
Спланированная мной, дерзкая на первый взгляд операция, в сущности, значительно безопаснее угона какого-нибудь частного грузовика-дальнобоя, чем промышляют джипси обычно. Дело в том, что мы вошли в сговор с губернатором планеты и условия угона у нас будут самые благоприятные.
Основной источник доходов в бюджет «Треугольника» — добываемое тут, и только тут, вещество мудил, сырец для производства повсеместно используемого в медицине наркотического препарата трахатина. Мудил не обнаружен больше ни на одной обжитой планете галактики. В этом и счастье и беда треугольцев. Так как добыча подобных уникальных веществ по закону облагается налогом в размере пятидесяти процентов от добытого, причем натурой. А после реализации оставшегося еще тридцать процентов отдается государству, как налог от продажи наркосырья.
В результате две трети дохода от добычи мудила уходит государству и лишь треть — в бюджет планеты. Само собой, это мало устраивает ее жителей.
Уговор между нами и губернатором состоял в том, что он поможет нам угнать уже загруженный годовой порцией мудила звездолет налогового инспектора, мы же вернем этот груз треугольцам. Но выглядеть все должно так, как будто бы мы скрылись вместе с мудилом, и, само собой, никто не станет требовать от администрации планеты платить налог снова.
