— Я, — просто ответила она.
Почему же она так уродовала себя до сих пор?
— Зачем… было все это? — все еще продолжая стоять, я стал показывать, как будто повязываю на себя одну за другой юбки.
Она поняла меня и не очень-то весело усмехнулась:
— Я — джипси. Мусор. Вор. Так мне надо…
Я понял ее и был тронут. Как часто молодые люди вынуждены подчиняться идиотским традициям своего народа… И на ум пришел бородатый анекдот про двух анальных паразитов: «Папа, тут так хорошо — воздух, травка, солнышко, что же мы-то все в заднице да в заднице?» «Там наша родина, сынок…»
Но я действительно понял ее. Есть обычаи племени, и она не может не соблюдать их, нравится ей это или нет. Ей жить в таборе, и только в нем… А я — ее единственный шанс стать чем-то большим. Что ж, я не против. Такая девушка достойна быть царицей всея Руси. А что цыганка… Так когда ж у нас царицы были русскими?
И тут я испугался, что опять, как когда-то на Ольгином крыльце, не найду нужных слов, не решусь поцеловать, вновь буду выглядеть полным идиотом… И последствия могут быть не менее чудовищными… «Ну уж нет! — решил я. — Нужно брать быка за рога. Тут, в будущем, похоже, отброшены нелепые условности. Я вспомнил давешнюю девчонку на тротуаре. И, подавив в себе робость, показал так, как показала мне она, — большим пальцем между ног. А потом указал вверх, туда, где была моя комната. И предложил:
— Пойдем?
Ляля холодно отстранилась от меня:
— Я джипси, а не бльядь, Роман Михайлович. Есть закон. Нет мужчин до свадьбы.
Вот так. Я снова облажался.
* * *
В далеком двадцатом веке был у меня приятель, прекрасный поэт, звали его Макс Батурин. Он покончил с собой. Заперся в общежитской комнатке и проглотил несколько упаковок снотворного, запивая его водкой… Талантлив он был до гениальности. Однажды, когда он был еще жив и здоров, мы, попивая пивко, разговорились о его стихах. И он признался, что у него есть кое-какие технические приемы, наработки, которые он скрывает от коллег по Музе и Пегасу. Я засмеялся, а он никак не мог понять, что я вижу в этом смешного… А это было как…
Как если бы мнящая себя хитрой улитка скрывала от окружающих свои приемы изготовления больших жемчужин. Что, например, надо для этого брать не обыкновенную средненькую песчинку, а большую, не гладкую, а шершавую и обязательно белую… Но те, от кого сия наивная улитка прятала этот прием, просто-напросто не умели вырабатывать драгоценную перламутровую слизь, и жемчужины у них не получились бы, бери они хоть большие песчинки, хоть самые маленькие, хоть гладкие, хоть шершавые…
А на самом деле Макс был ярым жизнелюбом, остряком и весельчаком. И было у него такое стихотворение:
Меня повстречали Оля и Ляля заверещали они о-ля-ля меня не чая встретить гуляли они скучая и тихо скуля меня они крепко облобызали ведь мы не виделись с февраля и бросив в урну букет азалий который им подарил спекулянт мне описали свои страданья мол тра-ля-ля и еще тополя беседа в пивном закончилась зале попойкой на двадцать четыре рубля а потом мне добрые люди сказали что Оля блядь да и Ляля блядь и как мне быть теперь я не знаю смеяться или же хохотать.
Вот и я не знал, «смеяться мне или же хохотать». Но могу ли я на самом деле в чем-то винить Ольгу? Такие были у нас времена. А у цыган нет «времен», у них есть только традиция. И я ощутил, что уже за одно это начал уважать столь глубоко презираемое мною доселе племя.
… Но она не обиделась, и мы весь вечер просидели с ней в «Гандже», болтая, «мол, тра-ля-ля и еще тополя»… Например, я поинтересовался, зачем тут, на станции, принадлежащей контрабандистам, улицы оснащены специальными гравитационными генераторами.
— Здесь что, бывают важные государственные персоны? — спросил я.
— Нет, никогда, — отрицательно покачала она головой. — Тут есть свои большой шишки.
— И это законно? — продолжал удивляться я.
— Нет, тут нет закона, — развела она руками. — Свой закон. Тут порядок, добавила она. — Он больше, чем там. — Ляля показала рукой в потолок. — Тут покой.
Я не сразу понял, что она имеет в виду. Но потом дошло. Вот как. Мы — в мире организованной преступности. И, как это бывало и в России конца двадцатого века, мафиози тут умеют поддерживать порядок не хуже, а возможно, и получше, чем официальные власти.
Хотя говорил в основном я. А она слушала меня, затаив дыхание. Я рассказывал ей о Земле двадцатого века, о родителях, об армии, об институте… Ляля, казалось, понимала почти все. Она, как выяснилось, была весьма способной к языкам и уже к концу вечера говорила на моем русском заметно лучше, чем в начале. Хотя этого следовало ожидать, ведь цыгане всегда схватывали на лету… Особенно то, что плохо лежит.
Какой-то пожилой невысокий человек прервал наш разговор, перекинувшись с Лялей несколькими фразами.
— Что ему нужно? — спросил я, когда он удалился.
— Он говорил, что плохо сидеть красивая девушка с джипси. — Она засмеялась, и от звука ее смеха у меня блаженно засосало под ложечкой. Какого черта старый хрыч ходит тогда в «Ганджу», если не любит цыган? А Ляля закончила: — Сказал, сесть к нему, потом спать с ним.
Я почувствовал, что багровею, что готов вскочить, догнать и вытрясти из старого козла душу. А Ляля продолжала тихонько посмеиваться и, похоже, уже надо мной. Что, интересно, забавного видит она в этой грязной ситуации?.. Но смех ее был таким искренним и заразительным, что я почти сразу успокоился и даже хохотнул ей в тон. И подумал, что всегда был туповат в отношениях с женщинами, принимая жеманство за скромность, а прямодушие за испорченность.
Она спросила, умею ли я драться, и я хотел было уже расписать свои вымышленные подвиги, но вовремя осадил себя. Искренность так искренность. И я признался, что драться по-настоящему, как профессионал, не умею. Приходилось, конечно, участвовать в пьяных разборках, но ни самбо, ни боксу, ни тем паче восточным боевым искусствам я не обучался.
Я боялся увидеть в ее глазах презрение, но вместо этого увидел огонек радости. Оказывается, ее прабабушка по имени Аджуяр, самая уважаемая в таборе колдунья, нагадала ей еще в детстве, что ее муж не будет силен в рукопашной, но принесет ей любовь и счастье. А у джипси есть такой обычай: объявив кого-то своим женихом, девушка должна предложить любому мужчине табора помериться с ее избранником силой в поединке. Вот еще одна причина, по которой Ляля обычно так отчаянно уродует себя одеждой и косметикой. Помня о предсказании и боясь лишиться своего счастья, она старалась выглядеть так, чтобы ни один мужчина не захотел бы добиваться ее и не укокошил бы ее суженого.
Лишь время от времени, оказавшись вне табора, она позволяла себе, сменив одежду и макияж, хотя бы недолго быть красивой и современной девушкой. И даже если при этом она встречала кого-то из сородичей, он все равно ее не узнавал…
— Ты не любишь свой народ? — прямо спросил я ее, думая, что, если бы это было не так, она бы не устраивала этот маскарад.
