Но, посидев сутки в камере, домоуправ дал показания на Байдака, а Степанцов откопал два квартирных дела, в которых Дмитрий Павлович собственноручно составил фиктивные протоколы обследования жилищных условий и незаконно поставил людей на квартучет.
Вечный «квартирный вопрос» стоял в Тиходонске так же остро, как и во всей стране. Людская накипь, не вмещающаяся в тесные «хрущевки», сходила с ума, ела поедом друг друга, спивалась, — а кончалось это частенько петлей из бельевой веревки или выношенных до предела капроновых чулок, закрепленных на оконном шпингалете или крючке для люстры. Иногда в ход шли спички и керосин, еще реже доведенный до отчаяния бедолага пытался разделаться с кем-то из районного или городского начальства. Искать тут какую-то диалектику, копаться в причинах следователям, которые не относились к категории идеологических работников, не рекомендовалось, их делом было лишь задокументировать факт самоубийства. Но информация в райком о злоупотреблениях в столь горячей сфере однозначно влекла исключение попавшегося Байдака из партии и сдачу его на полное растерзание.
Степанцов, который не хотел сам однажды залезть в петлю или быть искусанным насмерть клопами, не стал писать информации, а выбрал другой путь. Он пришел к Байдаку в квартирное бюро, показал совершенно убийственные материалы и задал несколько вопросов.
Байдак спокойно, с достоинством, как отличник на экзамене, ответил на четыре вопроса из пяти. Ответ на последний вопрос он предложил Степанцову выслушать во время совместного ужина в кафе «Весна». Степанцов со всей принципиальностью заявил на это, что ужинать они будут в ресторане «Интурист» высшей наценочной категории.
Байдак улыбнулся. Между ними впервые промелькнула искра взаимопонимания и симпатии.
Они плотно поужинали, а через полгода семья будущего прокурора переехала в полноценную однокомнатную квартиру с огромной девятиметровой кухней по улице Красногвардейской.
И понеслось, как говорится.
Понеслось.
Степанцов в долгу не остался, помогал Дмитрию Павловичу чем мог — уже со своей стороны. Помогать приходилось часто, но и отдача была соответствующая. За несколько лет жилплощадь Степанцова расширилась настолько, что сын-четвероклассник мог кататься по квартире на своей педальной машине, изображая рейнджера. Сын, нахмурив черные казачьи брови («Когда вырасту, буду как папа ловить сволочей», — заявил он однажды), объезжал территорию, делая остановку в каждой комнате, чтобы проверить, не затаились ли там торговцы русскими девочками или мексиканские «бандидос». Остановок было восемь: гостиная, столовая, две спальни, кабинет, кухня, два совмещенных санузла.
Словом, неизвестно, кто кому больше помогал. Тем более что постепенно Степанцов и Байдак стали дружить семьями, жены Владимира Ивановича и Дмитрия Павловича обменивались фирменными блюдами и рецептами, сыновья обменивались марками, спичечными этикетками, иногда — ударами, причем Родион, который был постарше, мог избить степанцовского Максима нещадно, до крови — а на следующий день подарить ему лучшую модель из своей коллекции игрушечных автомобилей.
Вот такие дела.
Они были друзья, Степанцов и Байдак. Когда они хорошо выпивали, Степанцов говорил Байдаку «ты, бюрократ», а Байдак мог положить руку на теплое бедро прокурорши и не снимать до тех пор, пока не протрезвеет; они вместе старились, а их дети вместе подрастали и взрослели.
И, разумеется, сегодня, после этой злополучной планерки, прокурор не мог не позвонить Байдаку и не предупредить о грядущих неприятностях.
— …Так ты о чем? — переспросил Дмитрий Павлович, когда «девяносто девятая» остановилась на тихой безлюдной набережной.
— Сегодня я узнал, что мои следователи копают под «Визирь», — сказал Степанцов. — Твой Родька все еще там?
— Ясно, — произнес Байдак голосом ровным, как гул в водопроводной трубе.
Последний вопрос он, похоже, не расслышал. — И что выкопали?
— Есипенко Павел Григорьевич. Нападение в кафе «Пилот»: поломана мебель, несколько человек избиты, одну женщину из персонала обварили кипятком, позже она умерла… Ее фамилия Войкова, и она теща Лыкова.
— Я не знаю никакого Есипенко.
— Кличка — Дрын. Грузчик из «Визиря». Свидетельницы опознали его по фотографии.
У меня на столе лежат постановления об обыске и аресте, ждут подписи и гербовой печати… А когда дергаешь за ниточку, иногда такой клубок разматывается…
Байдак открыл дверцу со своей стороны, вышел, оперся руками на чугунный парапет.
Круглоголовый, крепкий, одетый неброско и со вкусом, он напоминал чем-то Курбатова. Одна порода.
Степанцов тоже вышел, встал рядом, глядя на воду. Дон за лето обмелел и помутнел, на уходящих вниз гранитных плитах осталась темно-зеленая горизонтальная полоса сантиметров на десять выше уровня воды.
— Попробуй унять своих псов, — процедил наконец Дмитрий Павлович.
— Вряд ли получится, — пожал плечами Степанцов. — Факты железные, а потерпевшая — родственница Лыкова. Сам понимаешь…
— Тогда придержи их, сколько возможно.
— Это я сделаю. Но не больше, чем на сутки.
Байдак кивнул и вернулся к машине. Разговор окончен. Спустя несколько минут они снова были у-бывшей горкомовской столовой.
В прокуратуру Степанцов вернулся в начале одиннадцатого. Поднимаясь по лестнице, вдруг заметил, что переступает сразу через две ступеньки, удивился про себя:
«Ого». Таня Лопатко курила у окна в коридоре второго этажа, вскинулась, пошла навстречу. Степанцов не обратил на нее внимания, нырнул в кабинет, бросив секретарше:
— Я занят.
Вызвал по телефону Курбатова. Когда тот появился перед ним — аккуратный, пахнущий дорогим одеколоном и свежесмолотым кофе, — Степанцов впервые обратил внимание на одну странную особенность его одежды. Брюки. У всех нормальных мужиков от паха в стороны расходятся горизонтальные складки, которые даже после тщательной утюжки угадываются, словно синева на свежевыбритых щеках. А у Курбатова таких складок почему-то нет. Загадка природы.
— Есть небольшая программка для внеклассного чтения, — сказал Степанцов. — Ты как, не сильно занят?..
— Нет, — сказал Курбатов. Другого ответа и быть не могло: Курбатов любит внеклассное чтение.
— Почитай-ка эти дела, — прокурор двинул по полированному столу две аккуратно подшитые папки. — Петровский и Лопатко спешку порют с обысками да арестами, а мне кажется, там доказательства сыроваты. Как бы нам не сесть в калошу. А перед Лыковым опозориться очень бы не хотелось…
— Сыроваты, говорите? — важняк внимательно смотрел на шефа. И тот ответил внимательным и многозначительным взглядом. Оба были профессионалами и знали, что произнесенные слова не умирают, они повисают в воздухе, всасываются микрофонами и чужими ушами, остаются в памяти, консервируются и могут бумерангом вернуться в самый неподходящий момент. Взгляды — другой коленкор. Взгляд к делу не пришьешь, не было еще такого случая.
