Сергей положил банку на пол, приставил лезвие ножа к внутренней стороне железного ободка. Банка, звякнув, встала на ребро, Сергей поправил ее. И ударил по деревянной ручке ладонью.
Пол отозвался коротким каменным эхом. Свет в ванной ритмично замигал.
— У тебя все в порядке, Сереж? — спросил отец. Наверное, под дверью стоял, слушал. — Нам надо поговорить. Неужели тебе нравится эта работа?
— Все хорошо, все прекрасно, айм файн… все просто заебись, — бормотал Сергей.
Из рваного отверстия в банке наружу вытекало обычное рыжее масло с рыбными крошками. Нож дальше кромсал жесть, оставляя на краях неровный зубчатый след.
Сергей представлял, как однажды возьмет эту банку и накроет ею морду Агеева.
И повернет по часовой стрелке.
Все об этом знают. Эванджелиста так уж точно. И Шиффер, и Кроуфорд знают. И Светлана Котова, последняя подружка Солоника, тоже знала — пока ее не прижмурили в Афинах.
Главное — это ощущение, будто зажимаешь маленькую монетку между ягодицами.
Монетка не должна упасть, даже если перебегаешь дорогу перед фырчащими мордами автомобилей. Даже если тебя бьют под ложечку и легкие сворачиваются внутри мокрыми безжизненными полотенцами. Ты плюешь на все и гордо перемещаешься в пространстве, удерживая чертову монетку за самый ее краешек с вертикальными насечками, и твоя прямая кишка сжата, как слипшаяся макаронина, — а зомбированные мужики на проспекте Маркса смотрят тебе вслед, забыв обо всем на свете, они восхищены, они падают в открытые канализационные люки, летят под колеса машин, они таранят стекла витрин, фонтанируя кровью из порванных аорт, они топчут прохожих, как стадо взбесившихся слонов. Можно ставить десять против одного, что вечером, после ужина и «Крутого Уокера», натянув вьетнамский шипованный презерватив, эти мудаки скажут своим женам и любовницам: слушай, дорогая, а теперь пройдись туда-сюда и поверти очком, как эта сучка, которую я видел сегодня на проспекте…
Это и есть настоящий Подиумный Шаг. С большой буквы. С маленькой монеткой в жопе.
Маша Вешняк знает, что это такое. Или, по крайней мере, думает, что знает.
Она идет в свой итальянский супермаркет, где вот-вот закончится обеденный перерыв, на ее лице адресованная в никуда полуулыбка, она блуждающей кометой светится в толпе.
Только сейчас вместо маленькой монетки Маша сжимает толстое сучковатое полено, внутри липко и паскудно, и кровь скоро начнет стекать по ногам.
Машу порвали. Если бы Метла, этот подонок, не попал в прямую кишку, он продырявил бы ее в любом другом месте, точно. Когда Метла злится — он твердый и холодный, как бревно, как зубило, он может только убивать. Никакого удовольствия. Он убивает и говорит: ты здорово подставила меня, сука. Очень здорово.
Заметив впереди парня с сеттером. Маша быстро перешла на другую сторону улицы.
Сеттер встал в стойку, нервно повел носом. Собаки чуют кровь за километр; когда у Маши месячные, Додик так и норовит залезть под юбку…
Это не месячные. Это просто кровь, потому что Машу порвал ее лучший дружок.
Прочистил мусоропровод. Размешал кишки. Он заехал за ней, едва начался перерыв, и отвез к себе. Сначала ударил под дых. Потом сказал, что ракетница, которую она взяла на день рождения Газона, была «горячая», — а Метла никому не позволяет трогать свои вещи без спросу. Теперь он с этой долбаной ракетницей, как жерех с блесной в желудке. Это справедливо? Справедливо или нет — я тебя спрашиваю, жаба паскудная?!
Нет, это несправедливо. Значит, что? Значит, виновные понесут наказание. Вот это будет справедливо, да. Газик, педреныш, уже получил свое, верно?
— Он требовал, чтобы я залезла пальцем в его… Нет, не надо, пожалуйста. Нет, нет…
— Заткнись. Он свое получил.
— Мне больно. Пожалуйста… Я не думала даже доставать ее из сумочки, взяла на всякий случай, думала — если на обратном пути кто-то пристанет, то я смогу… Ты с ума сошел, не надо. Ты что?!
— Не дергайся, паскуда! Ты выстрелила первой. Ты сама стала клеиться к нему — вот что я хочу сказать.
— Не правда!! Нет!!.. Больно, дурак!!
— Заткнись, блядво…
— Ой, ой… Куда ты пихаешь, больно!
— Так и должно быть… Это наказание… Ты здорово подставила меня, сучонка.
Никто… еще… меня… так… не подставлял… Вот тебе! Вот! Хы-хы-хы…
Речь его стала нечленораздельной, Метла стал хрипеть и постанывать. Она тоже стонала, но не от страсти. В промежности что-то трескалось. Вместо двух отверстий там вполне может оказаться одно, и тогда ей прямая дорога на операционный стол. Маша слышала про такие случаи.
…А первый раз они спали вместе год назад, у нее дома. Она подмылась квасцами, и Метла тогда раз сорок спрашивал: ну как, девочка? не болит? не беспокоит? Маша умирала со смеху, но молчала, и руки ее все время лежали на его холодной дрыгающейся заднице. Сначала она наматывала на палец волосы, которые целыми пучками торчали оттуда, потом руки понемногу ожили и стали подгонять его, топить, вколачивать, быстрее, давай… Все было прекрасно. Метла обцеловывал ее всю, он был мягкий и настойчивый, он не убивал, не рвал, не раздирал надвое — хоть и торчал, как перископ, а складывался только после третьего или четвертого раза.
Метла втрескался.
Маша никогда не была красавицей, она это прекрасно знала. А вот Метла не знал; и никто из той многочисленной бригады, что бурила эту скважину до него, не знал и знать не мог. Потому что Маша Вешняк ни на секунду не забывала о монетке, которую надо удерживать во что бы то ни стало, и держала ее, даже когда все тело плавилось, будто воск.
Держала и теперь, деваться некуда… Вот тако-ое полено.
Маша свернула во двор, заставив какого-то папашу, выколачивающего ковер, замереть с выбивалкой в руках. Она зашла в ближайший подъезд, достала из косметички носовой платок и подложила его в трусы. Твою мать… Подонок. Когда она вышла на улицу, папаша все еще стоял монументом. Или что-то увидел?..
В магазине появилась за четыре минуты до конца перерыва. Отпрашиваться нельзя, итальянцы в такие игры не играют, домой могут отпустить только с отпиленной конечностью под мышкой. Маша прошла в уборную, достала насквозь пропитанный кровью платок, стянула трусы. Прежде чем все это спустить в унитаз, внимательно рассмотрела: спермы не было ни грамма. Метла так и не кончил. Она быстро подмылась, сменила белье. Выпила таблетку мепробамата. Когда тренькнул звонок и Маша с обычной своей полуулыбкой появилась в торговом зале, никому бы и в голову не пришло, что у нее что-то не в порядке.
* * *
— В каком, говоришь, году это было? В восемьдесят третьем? Не знаешь, кто вел?
— Не знаю.
— Ладно, сейчас разберемся…
Курбатов придвинул к себе телефон и принялся сосредоточенно набирать номер.
