— Это наркотики? — спрашивает Светка шепотом.
— Лекарство против морщин, — цитирует кого-то Родик.
Через минуту они сидят в тысяча двести шестой комнате, здесь живут Коля, Чума и трое черных с химфака. Черных отправили прогуляться, Лукашко запер дверь, бросил под нее мокрое полотенце, задернул шторы, достал из стола пачку «Беломора» и вытряхнул на ладонь одну папироску. Придирчиво осмотрел со всех сторон и стал разминать табак.
— Сигареты тут не годятся, — учит Светку Чума. Она заторможенно кивает.
Коля привычно зажимает клыком край картонного мундштука, осторожно тянет — папиросная бумага сползает с картона и чуть провисает под тяжестью табачной начинки.
— На что похоже? — Чума ближе придвигается к девушке и сально улыбается.
— Не знаю…
— На опавший член с презервативом. А в нем сперма…
Он кладет руку на округлое колено. Светка брезгливо освобождается.
— Ну, ты… — предостерегающе рыкает Сергей.
Теперь надо вытрясти табак. Работа ювелирная: если папиросная бумага лопнет, мастырка не получится. Но у Коли немалый опыт. На свет появляется коричневый остро пахнущий шарик размером в сливу, Лукашко отщипывает комочек, тщательно трет на ладони. Анаша липкая и растирается плохо.
— Масло! — довольно скалится Чума. — А то купишь фуфло, а оно крошится, как глина… " Коля все-таки растер коричневый комочек, старательно перемешал с табаком и осторожно стал засыпать обратно. Смесь пахнет сладким черносливом.
Пальцы его тоже начинают пахнуть черносливом, и весь блок пахнет черносливом.
Лукашко собрал все до пылинки, нежно закрутил тончайшую бумагу, чтобы начинка не высыпалась, с великим тщанием натянул обратно на мундштук.
— Мне из Кабарды сегодня обещали пригнать фуру муската, — заявляет вдруг Чума.
— Фуру? — уточняет Родик.
— ФУРУ? — кивает Чума.
У Чумы грубое коричневое лицо с обветренной кожей, все поросшее белесым пухом.
Он сельский медалист, из степей откуда-то. Выговор с фрикативным "г". Гхэ.
Шустрый, как электровеник.
— Заливай больше, — говорит Родик. — Кому ты упал в Кабарде?
— Упал, — пожимает сутулыми крестьянскими плечами Чума. — Написал про один колхоз под Баксаном, абреки прочитали, понравилось, они взяли адрес, сказали: такого-то числа будет фура, в ней мускат, сколько возьмешь — все твое будет.
— Поэму написал?
— Очерк. О председателе.
Чума козыряет перед Светкой Бернадской, она ему нравится. Чтобы просто подойти, сунуть ей в руку охапку цветов, сказать: «Мне жизни без тебя нету, дура!» — не-ет, этих дел Чума не понимает. Вот фура с мускатом, благодарные абреки, писающий кипятком председатель — да, сила. Там, в степях, знают что почем.
— Сила! — громко хмыкает Сергей.
— Что? — оборачивается к нему Чумаченко.
Сергей, не моргая, смотрит покрасневшими от выпитого глазами.
— Там, в степи, люди знают что почем, а?..
Сидишь рядом со Светкой в провонявшем черносливом блоке и все равно слышишь свежий, отчетливый запах ее духов; Светка вся белая, рассыпчатая, как именинный пирог, — а Чума шершавый, заскорузлый, морда кирпичом, и носки вечно воняют.
Насчет Светки его давно забрало, говорят, еще на первом курсе пытался вскарабкаться. Альпинист хренов. Сергей подумал: вот так чаще всего и случается, человек ищет кого-то, кто ни капли на него не похож. Ищет, ищет. Находит. И — ничего… Ничего хорошего не получается.
Светка встала, вышла в туалет. Чума ей вслед крикнул, что не работает, труба засорилась. Она вышла в коридор, наверное, попросилась к кому-то из соседей.
Смелая! Точно: музыка из соседнего блока стала громче — значит, дверь открыли.
Чужая музыка, монотонная, с подвываниями. И развязные мужские голоса с восточным акцентом. Арабы. Светка вернулась хмурая, снова нырнула под Серегину руку, ноги поджала, свернулась клубочком. Маминой дочке неуютно в этой провонявшей мочой общаге.
…Анаша пробирается в мозги, словно мышь в родную нору. Быстро, почти мгновенно. У Сергея в руках аккуратно свернутая мастырка, теперь она пахнет ладаном… Он делает одну затяжку и отдает Чуме.
— Мне хватит.
Чума передает папиросу Родику:
— Я «пяточку» забью…
«Пяточка» — это последняя часть мастырки, в ней накапливается больше всего активного вещества.
Родик, у которого в желудке бултыхается литр непереваренного бренди, делает подряд две затяжки, потом еще одну. Родику на все наплевать, он ничего не боится — будто у папашки его даже на том свете связи имеются. Он смеется, сверкая белыми зубами:
— Серый, у тебя проблемы?
— Да, — говорит Сергей, и голос его хрипит. — У меня проблемы.
Сегодня Курлова вызвали в милицию, и два мрачноватых опера полтора часа «кололи» его на все нераскрытые преступления в городе.
— Завтра получим на тебя материалы, — пообещал один напоследок. — Готовь котомку, суши сухари!
— Плюнь! Говно! — говорит, почти кричит Родик. Его белесые зрачки сузились, превратились в льдистые точки и пропали.
Сергей послушно плюнул на пол, попал себе на ботинок. Легче не стало. Он схватился за Светкину грудь, через майку и лифчик почти ничего не чувствуется, только шов на плотной ткани. Светка стала выворачиваться из-под руки, шепчет:
— Ты что, дурной, Курлов, — совсем, да?
Чума нахмурился, выглянул в окно: а вдруг фура приехала? Сергей рассмеялся.
Глава третья
ТУХЛЯТИНА
Москва, 30 июня 1991 г.
Наступило время, когда каждый может удовлетворять свои комплексы и тешить самолюбие. Конечно, если у этого «каждого» есть деньги или пушка. Или и то и другое. Один школьник так и написал в сочинении: «Кайф — это когда мы с папой сидим в тачке у „Макдоналдса“ на Щелковском шоссе. Мы могли бы, конечно, выйти и пообедать. Но мы только сидим и папа только жмет на сигнал, а вокруг нас бегают официанты в красно-желтых передниках, заглядывают в окошко, спрашивают: биг-мак с маринованным огурцом или свежим? Папа хмурится и говорит: принесите такой и такой, мы потом выберем. Официант убегает, а мы с папой переглядываемся и смеемся». Хорошее сочинение, красноречивое. Оно отражает суть нашего времени. И сразу ясно, кто у этого ссыкуна папа.
В самом деле, «Макдоналдс» на Щелковском — это место для тех, кто любит нажимать на кнопки и поднимать ураган вокруг себя. Ресторан находится в середине широкого асфальтированного силка, расставленного на обочине шоссе и окруженного автостоянками на пятьдесят пять автомобилей. Здание огибают белые стрелки, нарисованные разметочной краской, они ведут от окошка заказов к окошку кассы, от окошка кассы к окошку раздаточной — короче, туда, где вы, не отрывая задницы от сиденья, можете получить заворот кишок всего за пять долларов.
