Данные сменяли друг друга на экранах компьютеров. В затемненном зале Элли видела на лицах белые, янтарные и зеленые отблески. На ветвящихся и переплетающихся диаграммах появлялись неожиданные, иногда непристойные биологические формы и идеальный додекаэдр {Додекаэдр – правильный двенадцатигранник.}. Длинная последовательность страниц заканчивалась медленно вращавшимся трехмерным изображением. Под каждым непонятным объектом находилась столь же непонятная подпись.
ВГ обращал гораздо большее внимание на фактор неопределенности, чем Элли. Но тем не менее, с его точки зрения, не было никаких сомнений в том, что Послание – просто инструкция для сборки Машины. Он и не подумал упоминать о том, что приоритет в этом вопросе принадлежит ему или Архангельскому. Элли при первой же возможности исправила положение.
За последние несколько месяцев ей приходилось довольно часто выступать с сообщениями о Послании, и она уже знала, как воодушевляют аудиторию всякие подробности и ожидаемое введение. Но подобной реакции от собравшейся чопорной аудитории она не ожидала. Совместное выступление они с ВГ зачитывали по главам. Когда их выступление завершилось, зал разразился аплодисментами. Советская и восточно-европейские делегации хлопали в унисон – два-три хлопка на сердцебиение, – американцы и многие другие из присутствовавших хлопали каждый сам по себе; этот несинхронизированный белый шум и преобладал в зале. Утопая в неведомом прежде блаженстве, Элли не могла не отметить, насколько же различается национальный индивидуализм американцев и русский коллективизм. Она вспомнила, что американцы в толпе всегда стараются разойтись, почувствовать себя свободнее, в то время как русские держатся насколько возможно близко друг к другу. Разные по стилю аплодисменты и то, что американский хлопок явно доминировал, привели ее в откровенный восторг. На миг она позволила себе вспомнить отчима… отца тоже.
После ленча сообщения были продолжены, речь велась об уже полученных данных и их интерпретации. Дэвид Драмлин предложил весьма обстоятельный статистический анализ номеров тех страниц, на которых были отсылки к недавно обнаруженным диаграммам. По его мнению, Послание содержало не только инструкции по сборке Машины, но и описание отдельных узлов и деталей, а также способов их изготовления. В ряде случаев он представлял обоснование наличия в Послании описаний отраслей технологии, еще неведомых на Земле. Открыв рот от удивления, Элли тыкала пальцем в сторону Драмлина, как бы безмолвно спрашивая у Валериана, знал ли он об этом. Выпятив губы, Валериан опустил плечи и повернул руки ладонями вверх. Она искала отражение своих эмоций на лицах остальных делегатов, но видела только усталость. Сложный материал и необходимость рано или поздно принимать политические решения заставляли всех перенапрягаться. После заседания Элли поздравила Драмлина и спросила, почему он не ознакомил ее заранее с новыми результатами. Тот коротко бросил, отходя в сторону:
– Просто не хотел беспокоить вас такой чепухой. Надо же было чем-то заняться, пока вы консультировались со святошами.
Если бы Драмлин был руководителем моей диссертационной работы, подумала Элли, как же далеко было бы еще до защиты! Драмлин так и не примирился с ней. Их отношения всегда оставались натянутыми. Вздохнув, она подумала, а знал ли Кен о новой работе Драмлина. Вместе с советским сопредседателем дер Хиир сидел на возвышении лицом к изогнутым подковой столам делегатов. Как и последние недели, к нему было не подступиться. Конечно, Драмлин не обязан обсуждать с ней свои открытия. Но почему нельзя хотя бы разговаривать без колкостей… ограничиваясь логической сутью дела? Должно быть, Элли до сих пор подсознательно казалось, что Драмлин перекрывает ей путь к докторской степени, всю дорогу в науку…
Утром следующего дня слово было предоставлено советскому делегату. Элли не знала его. На дисплее компьютера значилось: Степан Алексеевич Баруда, директор Института мира, Москва, академик АН СССР, член Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза.
– Началась серьезная игра, – услышала Элли голос Майкла Китца, который обращался к сотруднику госдепартамента Элмо Хоникатту.
Щеголеватый Баруда был облачен в элегантный и безукоризненный деловой костюм западного покроя, кажется итальянский. Говорил он непринужденно и почти без акцента. Баруда родился в одной из прибалтийских республик. Слишком молодой для столь важной должности – возглавлявшийся им институт исследовал долговременные последствия стратегического курса на сокращение ядерных вооружений, – он представлял яркий пример новой волны в советском руководстве.
– Будем откровенны, – говорил Баруда, – Послание пришло к нам из глубин космоса. И большую часть этой информации приняли Советский Союз и Соединенные Штаты. Важную часть Послания приняли и прочие страны – все представленные на этой конференции. Любой нации, в том числе и русским, пришлось бы долго ждать, пока Послание повторится несколько раз (если это, конечно, произойдет), чтобы принять его целиком. На это ушли бы годы, даже десятилетия, но всем нам не терпится. И потому мы решили поделиться данными. Любое государство, например Советский Союз, могло бы вывести на околоземную орбиту большой радиотелескоп с приемными элементами, настроенными на нужную волну. Это могли бы сделать и американцы либо Япония, Франция или Европейское космическое агентство и самостоятельно получить все данные, потому что расположенный в пространстве радиотелескоп нетрудно постоянно ориентировать на Вегу. Но весь мир мог счесть подобный поступок недружественным актом. Не секрет, что и Соединенные Штаты, и Советский Союз способны сбивать подобные спутники. Мы обменивались данными отчасти и по этой причине: сотрудничество выгодно всем. Наши ученые стремятся обмениваться не только полученными данными, но и итогами размышлений, догадками… и мечтами. В этом отношении все ученые одинаковы. Я не ученый. Моя специальность – руководить. Но я имею представление о науках. Каждая наука осторожна, каждая – подозрительна. Никто из нас по собственной воле не предоставит преимущества возможному противнику. И поэтому здесь речь идет о двух важных моментах – скорее всего их больше, но доминируют по меньшей мере два мнения, – а именно: каждой стране выгоден обмен информацией и каждая старается выгадать для себя некоторые преимущества. Таковы люди. Этот спор выиграли ученые. Поэтому Советский Союз и Соединенные Штаты обменивались большей частью имеющихся у обеих сторон данных, но я хочу подчеркнуть – не всей информацией. Многие данные, полученные другими странами, тоже разошлись по всему миру. Мы рады, что человечество пошло этим путем.
Элли шепнула Китцу:
– Пустые слова.
– Слушайте, – ответил тот.
– Но есть и другие источники опасности. И один из них мы хотели бы обсудить на заседании консорциума. – Тон Баруды напомнил Элли рассуждения ВГ за ленчем. Неужели у всех русских зудит именно в этом месте? – Как мы уже слышали, академик Луначарский, доктор Эрроуэй и другие ученые сходятся на том, что перед нами инструкция для сооружения очень сложной Машины. Предположим, как мы все ожидаем, Послание окончится и начнется прием введения, предисловия – так это, кажется, по-английски? – словом, той информации, что позволит нам прочитать Послание. Предположим также, что все члены консорциума по-прежнему интенсивно сотрудничают, обмениваются и данными, и фантазиями, и мечтами. Но что мы знаем о тех, кто шлет нам с Веги эти инструкции? Они делают это не для развлечения. Они хотят, чтобы мы построили Машину. Может быть, в тексте и содержатся указания, для чего она предназначена. Может быть, и нет. Но даже если они и поведают нам об этом, почему мы должны верить их словам? Позвольте мне далее обратиться к собственным фантазиям и предчувствиям. Они безрадостны. Что, если эта Машина – всего лишь троянский конь? С колоссальными затратами мы сооружаем ее, включаем и… армия захватчиков обрушивается на планету. Или же… вдруг это «машина Судного дня»? Строим, включаем – и взрывается вся Земля! Просто принятая у них методика предусматривает подавление цивилизаций, пытающихся проникнуть в космос. Дешевый способ: платишь за телеграмму, и новоявленная выскочка-цивилизация послушно налагает на себя руки.
