Ахмета не раз видели в подозрительной компании. По мнению тети Мани, компания была связана с какими-то политическими делами. Тетя Маня писала, что симферопольские татары создали националистическую партию, в которой заправляет некто Сейдамет. Это тетю удивило: она полагала, что татарам хорошо жить и без партий, потому что они занимаются извозом и торгуют фруктами.
Сергей Серафимович приезжал в Симферополь в марте и нанес визит тете Мане. Тетя Маня сообщила, что он постарел, еще более иссох, хрипит, покашливает, но с трубкой не расстается. Интересовался успехами Андрюши, и тетя Маня показала ему некоторые из писем племянника, особо те, в которых рассказывалось об увлечении Андрюши археологией. Письма произвели на отчима благоприятное впечатление. Глаша, по словам отчима, здорова.
На Пасху Андрей послал открытки с видами университета на Моховой отдельно Сергею Серафимовичу, отдельно — Глаше.
В мае он получил от отчима посылку. В ней лежала роскошно изданная с многочисленными гравюрами и линотипами книга Брэстеда «Древний Египет» на английском языке, которым Андрей к тому времени уже прилично овладел. Кроме того, там же были четыре томика Геродота в красивых кожаных с тиснением переплетах начала века с буквами «S» и «В» на корешках.
К посылке было приложено короткое письмо от Сергея Серафимовича, в котором тот поздравлял пасынка с успехами в занятиях и просил обязательно побывать в Ялте летом, до августа. Обязательно до августа, так как августовские события могут воспрепятствовать общению.
Андрей написал в ответ, что приедет в июле, сразу из экспедиции. Тем более что о том же был уговор с Лидочкой.
* * *
Экзамены кончились лишь в середине июня, и через четыре дня экспедиция Авдеева погрузилась в вагон первого класса вологодского поезда и направилась к цели своего путешествия — городищу неподалеку от Кирилло-Белозерского монастыря. От Вологды путешествовали далее на телегах, дорога заняла пять неспешных дней, потому что в пути останавливались в деревнях, профессор подолгу и со вкусом беседовал с местными жителями об известных им курганах либо городищах. В одной из деревень к экспедиции присоединились два бородатых палеографа, которые разыскивали в тех деревнях первопечатные и рукописные книги. Археологи купались в холодных голубых озерах и тихих речках, вечером у костра читали стихи, спорили о варягах и княжеских междоусобицах, и мало кто задумывался о тех современных политических происшествиях, которые волновали мир. И если даже и возникал разговор о тяжелом положении землепашцев, мздоимстве, а то и о немецком засилии при дворе или роли Распутина, разговор этот быстро угасал, так как профессор Авдеев умело переводил его на проблемы распространения славянских племен либо княжеские междоусобицы давних лет, доказывая, что в потоке времени нынешние политические события ничтожны и не идут ни в какое сравнение с важностью годов становления Российской империи и молодости нашего народа. Так что весь месяц Андрей прожил в некоем заповедном лесу, густая листва которого не пропускала буйных ветров, бушевавших на окрестных равнинах.
К радости археологов, первый же курган к югу от Белозерска вскоре дал удивительные и многозначительные находки. В нем обнаружилось погребение десятого века, в котором сохранилось вооружение знатного воина, включая меч и шлем, подобного которому в России еще не было известно.
Самим фактом своего существования курган доказывал отвергаемый Спицыным факт распространения славян в тех местах, где следов этого племени быть не должно, а следовало искать могильники веси.
Вечерами, закончив труды, археологи собирались у своих палаток, где деревенскими плотниками был сколочен длинный стол и скамьи, которые позволяли вечером после чая собираться всем и при свете керосиновой лампы обсуждать интересующие всех проблемы и находки дня.
Порой молодежь разжигала на берегу длинного, полузаросшего осокой чистого озера костер и пела песни. Даже в полночь небо оставалось бесцветным, по нему медленно плыли перистые облака, и «одна заря спешила сменить другую».
Андрей пребывал в те недели в приятном ощущении важности и полезности трудов, которым он себя посвятил. Ему виделись особая значимость и глубокий смысл в отыскании в темной земле предметов древности. Странное, почти благоговейное чувство охватывало его в тот момент, когда его узкий нож наталкивался на неожиданное препятствие, и со всей возможной осторожностью он начинал очищать проржавевшую хрупкую часть упряжи либо обломок покрытого голубой привозной глазурью сосуда. Его воображение населяло этот лес и берег множеством людей, его далеких предков, живых и шумных, работящих либо воинственных, вовсе не помышлявших о старости и смерти, а то и сидящих, подобно ему, у прибрежного костра рядом с девицей в белом длинном сарафане, косы которой мягко лежат на гибкой спине. А там, где виден огонек лампы под навесом, где Иорданский спорит с профессором о возможном назначении найденной утром глиняной фигурки, должны тускло гореть окошки приземистой избушки, в которой мать девицы прядет кудель, напевая былину об Илье Муромце…
В серебряном ночном волшебстве мужчины становились романтичными и умными, а женщины — изящными и возвышенными. Даже Тилли обретала в этом воздухе гибкость и загадочность наяды.
Мир Андрея сузился, словно мир средневекового землепашца. Он ограничивался небом, озером, березняком на берегу и темным бесконечным бором, что тянулся до самого Белозерска. Но и в этом малом мире было привольно тщеславным мечтам о лаврах Шлимана или Брэстеда.
* * *
Первая мировая война была неизбежна, как неизбежен ливень, если над головой скопились облака со всей Европы. Война надвигалась молниями, сопровождаемыми ударами грома. Каждая из молний могла вызвать этот ливень, но пока — обходилось. Если дождь прорывался из облаков, то выливался где-то в стороне. В этой темной туче все время происходили сложные перемещения выгод и интересов, кипели заговоры, предательства, измены, создавались блоки и заключались союзы. Но если у участников этой деятельности не было сомнений в том, что война неизбежна, хотя до самого последнего момента число враждующих стран и их цели не были безусловно известны, то для жителей Европы и всего мира, которые разгуливали, трудились, пахали, торговали, влюблялись и умирали под невероятной тучей, обязательность всеобщей войны совсем не была очевидной. Нужды в войне, с точки зрения нормального обывателя, не было никакой, и противоречия между державами, неразрешимые для политиков и генералов, среднему россиянину или французу казались несущественными и уж по крайней мере недостаточными для того, чтобы разрешать их всеобщей войной.
Сегодня, разглядывая календарь памятных событий начала века, видишь в них последовательное движение к войне. Тогда же эти события были настолько не связаны между собой, что не сочетались в общую угрозу. Ну что может быть общего между устремлением России к Дальнему Востоку, ее активными действиями в Маньчжурии и попытками утверждения в Корее, что привело к конфликту с резвой, воинственной Японией, также претендовавшей на главенство в тех краях, с отчаянной сварой между французскими и германскими коммерсантами и генералами за город Фец и господство в Марокко? А что общего между аннексией Австро-Венгрией формально принадлежавшей дряхлой Турецкой империи Боснии и Герцеговины и, скажем, переговорами между Россией и Англией о разделе Ирана на зоны влияния? Да и что объединяет внезапное нападение Болгарии 29 июня 1913 года на своих недавних союзников по антитурецкой коалиции Сербию, Черногорию и Грецию и, скажем, провозглашение Албании королевством, во главе которого был поставлен один из мелких немецких князей?
