Карл, бросив опасливый взгляд на соседей по купе — никто из них не скрывал своего интереса к ним с Лениным, — счел за лучшее сделать вид, будто ничего не произошло, а Ленин между тем, вовсе увлекшись работой, начал напевать, не размыкая губ, танец маленьких лебедей из «Лебединого озера».
Более до самого Кельна событий не произошло. В Кельне была стоянка двадцать минут, но кондуктор, проходя по вагону, объявил с нескрываемой скорбью человека, который привык к неизменной точности немецкого айсбана, что отправление поезда задерживается еще на пятнадцать минут.
Вокзал в Кельне расположен близко от центра, над ним буквально нависает серая громада Кельнского собора.
Ленин выразительно ткнул пальцем в пачку газет, лежащую на сиденье между ним и Платтеном, быстро поднялся, как только поезд замер у перрона, и принялся одеваться. Платтен последовал его примеру.
На перроне было ветрено. Ленин застегнул верхнюю пуговицу и надвинул пониже шляпу. Платтен принялся упрекать его за поведение в купе.
— Ничего подобного! — Ленин, как и все великие люди, не любил признавать мелких житейских ошибок. — И если я даже что-то произнес, гарантируемо, что никто в купе этого не услышал.
— Вы забываете, что Германия охвачена шпиономанией, — возразил Платтен. — Вас могли принять за английского шпиона.
— Пускай они это только докажут! — возмутился Ленин, которому была отвратительна мысль о принадлежности к английской секретной службе — Англию в отличие от Германии он никогда не любил, в англичанах было много темного, тупого, и главное, они, по мнению Владимира Ильича, были тайно нечистоплотны и склонны к содомии.
Полицейский агент, который уже шел за ними в достаточной близости, чтобы слышать их слова, мысленно улыбнулся, так как каждому агенту приятно сознавать, что он вышел на настоящего шпиона. Агента послал следом за Лениным и Платтеном голубоглазенький бюргер, в действительности же криминальный советник Ганс Фридрих Розенфельд, уже во Франкфурте заподозривший в шпионаже транзитных пассажиров из Женевы.
Криминальный советник из Франкфурта, ехавший в купе со своей женой Гертрудой, а также агент в Кельне, который спешил по перрону вслед за социалистами, и знать не знали об Ульянове-Ленине и мало представляли себе значение российской революции. Зато были уверены в том, что английские агенты буквально наводнили Германию, и потому были на страже и следили — не попадется ли агент в их поле зрения.
Ленин и Платтен подошли к газетному киоску. Платтен расплатился за газеты — сюда уже поступили газеты с севера Германии и даже из Голландии и Дании. Не отходя от киоска, Владимир Ильич разворачивал газеты, отыскивая сообщения из России. Одно из сообщений заставило его выругаться по-немецки сквозь стиснутые зубы.
— Тише! — прошипел Платтен, оборачиваясь и с недовольством замечая совсем рядом молодого человека в сером пальто и с определенным наклоном головы, что выдавало его принадлежность к секретной полиции.
— Что тише? — ответил Владимир Ильич. — Что тише? Знаете ли вы, что Керенский назначен военным министром? Не сегодня-завтра он объявит себя диктатором!
— О, камрад Ленин, — сказал Платтен громким шепотом. — Вы же — глухонемой швед!
— Я — глупый швед! — ответил Ленин, игнорируя предупреждение Карла. — Если не случится чуда, я опоздал! К тому же нас никто не слышит.
— Простите, — сказал кельнский агент, подходя ближе и давая рукой сигнал Гансу Фридриху Розенфельду, чтобы тот возвращался к поезду. — Но вы ошибаетесь. Я вас слышал. И вам придется снять вещи с поезда и проследовать за мной в управление.
Ленин взмахнул руками, пытаясь изобразить речь глухонемого, но агент лишь устало улыбнулся, как положено улыбаться героям, завершившим трудную и опасную операцию по обезвреживанию группы английских шпионов.
* * *
16 марта 1917 года Ялтинский Совет направил телеграмму в Севастопольский Центральный Военный исполнительный комитет (ЦВИК), в которой говорилось, в частности, следующее:
…Имеются также сведения, что Великий князь Николай Николаевич, подавший в отставку с поста главнокомандующего, на который он был назначен Временным правительством, и поселившийся вновь в своем имении Чаир, а также бывшая императрица Мария Федоровна ведут совещания с Великими князьями. Агентами Совета установлено, что совещания проходят, в частности, в комнате, не имеющей окон, в имении гражданки бывшей императрицы, о чем нам сообщил убежавший из имения лакей Иванов Петр. Позавчера состоялся съезд заговорщиков на даче предводителя дворянства Попова, где находится скрытый радиотелеграф, которым Великие князья подают сигнал крейсеру «Гебен». Гражданка бывшая императрица вместе с подозрительными лицами совершает таинственные поездки в черном автомобиле. Связь с германским военным командованием поддерживает житель Ялты граф Тышкевич…
Александр Васильевич Колчак положил это донесение, переданное ему из ЦВИКа полковником Верховским, на стол в адмиральской каюте «Императрицы Екатерины», где он держал свой флаг. Сам же Александр Васильевич быстро ходил по каюте — шаги съедались толстым ворсом ковра, останавливался на секунду у раскрытого иллюминатора, резко поворачивался — кидал издали убийственный взгляд на бумагу, лежавшую на столе. Подходил к ней, намереваясь разорвать, но не рвал, а замирал у двери, где рядом с Верховским стоял Коля Беккер, он же мичман Берестов.
— Ну ведь идиоты? — вкрадчиво, будто и в самом деле хотел узнать, так ли это, спросил Колчак у Верховского. — Мария Федоровна во главе заговора! Как вам это нравится?
Верховский сочувственно склонил голову. Но не более. Он знал, что положение адмирала шатко — неизвестно было, что решат в Петрограде. Севастопольский Совет был адмиралом недоволен, потому что тот никак не желал признавать революцию. То есть формально он ее признавал и присягнул Временному правительству, но не скрывал того, что на первом плане для него остается победа над германскими варварами и их турецкими союзниками, а это может быть достигнуто лишь путем укрепления боевого духа войск и флота, то есть строжайшей дисциплиной, которой, оказывается, мешают митинги и шествия. Совет же, независимо от того, что думал каждый член его в отдельности, зависел от настроений береговых частей и матросов экипажей. А те с каждым днем все менее желали побеждать Германию и соблюдать дисциплину и все менее любили строгого учителя. Полковник же Верховский хотел сберечь голову и желательно пост, даже если это было связано с нелояльностью к Колчаку.
Коля Беккер в отличие от Верховского глубоким искренним вздохом выразил полное согласие с Колчаком. Беккеру было нечего терять, зато он был многим обязан Александру Васильевичу. И только ему. Ведь именно вице-адмирал, умевший ценить преданность и еще более находчивость, после инцидента во время митинга вызвал к себе прапорщика Берестова и предложил ему перейти на флот с повышением в чине и пребывать далее для особых поручений при особе командующего. Карьера Беккера, сделавшая столь скорый и неожиданный скачок, приобрела новые очертания. Ведь за три года прозябания в Феодосии в крепостной артиллерии он поднялся всего-навсего от вольноопределяющегося до прапорщика. Здесь же за неделю он стал мичманом флота, сшил себе мундир у хорошего портного, и, когда Колчак увидел его впервые в штабе, он несколько секунд, несмотря на свою замечательную зрительную память, никак не мог сообразить — кто же этот знакомый ему высокий, стройный мичман.
