Эти самые «веки вечные», неожиданно взбредя в голову,
почему-то растрогали Ирену едва ли не больше, чем слезы в глазах Игнатия, было
в этих словах что-то роковое, бесповоротное. Ирена вдруг ощутила себя тайной
христианкой, которая бросается под жадными взорами язычников на арену, где
погибают ее собратья по вере. Самопожертвование – вот как это называется!
Конечно, она навлечет на себя гнев родителей, однако… Игнатий! Игнатий будет
счастлив! Ну а родители поймут ее, когда она скажет, будто Игнатий уже
приставил пистолет к виску, готовый немедля застрелиться, ежели она не
согласится бежать с ним!
«Вы слышали? Ирена, знаете, такая красавица, дочь графа
Александра Белыш-Сокольского, к ней еще сватались самые завидные женихи…
Вообразите, сбежала с возлюбленным! Нет, вы не подумайте ничего плохого: он
баснословно богат и тоже человек из общества, сын графа Лаврентьева. Не
понимаю, почему ее родители так противились этому браку: из этих молодых людей
получилась великолепная пара!»
Ирена возбужденно сверкнула глазами, вообразив подобные
разговоры, и вдруг ее словно ледяной водой окатили: ни слова о бегстве не было
пока что сказано Игнатием! С чего вообще Ирена взяла, будто его мысли к этому
обращены? Может быть, он сейчас же поднимется – и прямиком отправится к ее
отцу? Хотя нет, не получится. Ни отца, ни матушки нет в городе: они гостят в
Петергофе и воротятся лишь к исходу недели, через три, а то и четыре дня. Ах,
какая чудная, какая благоприятная пора для тайных свиданий, а затем и для
тайного венчания!.. Ну просто грех не распорядиться случаем. Ирена в жизни не
простит Игнатию, если тот сию же минуту не утрет слезы и не скажет…
И снова ей пришлось испуганно отпрянуть, потому что Игнатий
вскочил с колен столь же внезапно, как давеча рухнул на них, – и надвинулся на
Ирену, так сверкая глазами, что ей почудилось, будто из них сыплются настоящие
искры – как от бенгальских огней.
– Жизнь моя и смерть в руках ваших! Согласны ли вы бежать со
мною, чтобы венчаться тайно, а затем, заручившись благословением моего отца,
пасть в ноги вашим родителям, умоляя их о прощении? Говорите сразу: да или нет,
не то…
Он умолк, и рука его скользнула за борт сюртука.
У Ирены сладко замерло сердце: сейчас Игнатий выхватит
наконец пистолет!.. Нет, пистолет за отворотом на груди не поместится. Может
быть, хотя бы кинжал?.. И чтобы не дать себе окончательно разочароваться при
мысли, что и кинжал вряд ли спрятан в жилетном кармане Игнатия, Ирена выпалила:
– Да! Да, я готова!
И зажмурилась, чтобы лучше освоиться с мыслью: слово
сказано, жребий брошен, жизнь круто поворачивает по новому руслу, изменяя
прежнее течение – на веки вечные!
Глава 2
Брачная ночь графа и графини Лаврентьевых
Входя в церковь, Ирена боялась, что священник откажется
венчать… из-за ее платья.
Каждая девушка в мечтах своих видит этот день и себя
воображает в кисейном белоснежном платье со множеством кружев, оборок и воланов,
с пышными рукавами и скромным декольте, отделанным преширокой кружевной бертой.
На голове следует быть роскошной фате, подколотой к миртовому или померанцевому
венку одним из двух способов: à la vierge, по-девичьи, – так, чтобы фата
спускалась вдоль спины до полу, – или à la juive, по-иудейски, прикрывая
лицо. Правила на сей счет существовали весьма строгие – венчальное платье
невесты обязательно должно иметь рукава: находиться в церкви с обнаженными
руками и в декольте было нельзя. Ежели свадебный обряд совершался утром, вообще
следовало быть в «высоком» платье: закрытом и с длинными рукавами. Не
дозволялось употреблять духи. Нарушение этих правил не только осуждалось – мог
вовсе не состояться обряд!
Вот Ирена и струсила: а ну как батюшка обрушится на нее –
нельзя, мол, венчаться в буфмуслиновом платьице того прелестного, нежного
зеленого оттенка, который называется цветом осинового листа (глаза Ирены от
этого приняли тот же редкостный отлив). Нельзя венчаться в шляпке «памела» с
высокой тульей и множеством цветов и колосьев, пусть даже фасон этот уже
полвека не выходит из моды! В руках надобно держать померанцево-миртовый букет,
а не этот ридикюльчик… Ридикюльчик, конечно, был просто чудо что такое,
кашемировый, четвероугольный, по сшивкам золотая тесемочка, а углы вышиты
розанами: цветной шелк и золотая нить, ну просто очаровательно! И все-таки…
Но ничего подобного! Похоже, наряд невесты менее всего
интересовал священника. Потому ли, что в этой заброшенной церквушке на Озерках
редко бывали настоящие пышные свадьбы, потому ли, что Игнатий щедро заплатил за
тайные услуги, но обряд свершился без ненужных вопросов и с ошеломляющей
быстротой.
И вот все позади: произнесены вечные клятвы, закованы
неразрывные цепи, налагающие на людей бесконечные обязательства. И часу не
минуло, как молодые супруги уселись в карету… У Ирены мелькнула, конечно,
безнадежная мысль, что невесте должен подаваться «парад» – большая свадебная
карета, запряженная четырьмя конями, с кучером в цилиндре и золотых галунах, с
двумя ливрейными лакеями на запятках. Нет, у них был наемный извозчик – к
счастью, не какой-нибудь дешевый ванька в армяке и простой шапке, а настоящий
лихач в ярком, особенном – кучерском кафтане из цветного сукна; шапка его была
украшена фазаньим перышком, – кучер был просто загляденье, а все-таки,
все-таки, все-таки…
Ирену мимолетно удивило, что Игнатий не держит в городе
своего экипажа, не имеет квартиры, куда следовало бы поехать после венчания:
все-таки звание графского сына кое к чему обязывало! Можно не сомневаться:
отношения Игнатия с отцом, конечно же, не самые лучшие, если граф держит сына в
таком черном теле. И у нее поджилки затряслись при мысли, какой гнев обрушится
на головы молодых, когда они вот так, не званы не жданы, появятся в Лаврентьеве
и бухнутся в ноги хозяину: благословите, батюшка! Не лучше ли, струсила Ирена,
для начала сознаться во всем ее родителям, переждать и перетерпеть их грозу, а
потом, когда гнев утихнет – пусть не скоро, но утихнет же он когда-нибудь –
дело ведь сделано, чего попусту громы-молнии расточать?! – отправить графа
Зигмунта улаживать судьбу дочери… Но тотчас гордость взыграла, Ирена самолюбиво
вскинула голову. Еще чего недоставало! Нет, она не иначе воротится домой, как в
образе всем довольной замужней дамы – молодой графини Лаврентьевой! – и никто
никогда не заподозрит, что она сейчас дорого заплатила бы за ту самую вуаль
à la juive – прикрывающую лицо, да как можно плотнее. Чтобы без помех
всплакнуть…
