Святой Петр уже в небо не зовет, ведь я
Заложил душу в лавке навсегда…
«Бум-бум! Бум-бум! – били по барабанным перепонкам сабвуферы. – Бум-бум! Бум-бум!»
– Чувствуете? Другое дело! – оживился Мигунов. – На этом фоне легко представлять шестнадцатитонные пласты угля, отваливаемые мощным забойщиком. И шестнадцатитонные бомбы тоже. Это исполнение из нашей молодости, Том Джонс. По голосу я представлял его толстым негром. А он оказался белым. И не толстым.
Мне известно с детства, кем родился я,
Кайло в руки дали, шахта ждет меня.
В день шестнадцать тонн срубил угля,
А десятник крикнул мне: «Хреново, бля!»
– А интересно, какая там настоящая выработка в шахте, – поинтересовалась Ирон.
– Норма пятнадцать – семнадцать тонн, – со знанием дела ответила Света Шаройко из Горняцка. – Только ее модно было перевыполнять. Стаханов больше ста нарубил, Чих в Ростовской области по сорок тонн выдавал…
Ирон захлопала глазами, изображая недоумение.
– Как можно вырабатывать так много? Не на полтонны, не на тонну, а во много раз?
Как увидишь, что иду я, – убегай, толпа,
А кто не успел, то тому труба!
Кулак как гиря, с ночи недопил,
Расправляюсь походя с тем, кто мне не мил.
– Социалистические хитрости, очковтираловка, – махнула рукой Светлана. – Забойщик не только пласт рубит, но и крепь ставит. А за Стахановым шли специальные крепильщики, он только рубил. Да и то, отец говорил, ему добычу приписывали…
– Ничего себе, – удивилась Варвара. – Светочка, откуда ты эти тонкости знаешь?
– Откуда, откуда, – бывшая Света Шаройко опять махнула рукой. – Жила я там! На уроках нам все это вдалбливали, сочинения по сто раз писали про героев-шахтеров! Даже в шахту как-то опускали, вроде на экскурсию… Настоящий ад – вот что такое шахта! А у меня и дед, и отец в этом аду работали, батю там и завалило…
Ты шестнадцать тонн дай на-гора!
А завтра шахта ждет опять с утра.
Святой Петр уже в небо не зовет, ведь я
Заложил душу в лавке навсегда…
[13]
Светлана залпом допила свой «Мохито», пожевала веточку мяты.
– Как я боялась этой черной дыры с клетью, как радовалась, что я девчонка и не придется туда спускаться, как мечтала уехать подальше от всего этого! – Голос у Светланы задрожал, она сжала пальцами переносицу.
Мигунов подскочил, обнял жену, поцеловал в лоб.
– Успокойся, Светик, ты чего? Какая шахта? Нет никаких шахт! Даже у меня их уже нет!
– Да ничего, я в порядке, – Светлана встала. – Пошли, девчонки, посидим на воздухе, у фонтана, я самовар поставлю – настоящий, на углях…
– Убирай к херу эту пластинку про шахту! – потребовал Сёмга. – Давай наши «Шестнадцать тонн»! Про летчиков, про ракетчиков! Нашу песню давай!
– Хватит орать! – взвилась вдруг его супруга. Она тоже заметно опьянела. – Ракетчик, тоже мне, выискался!.. Постыдился бы!..
– А чего мне стыдиться? Что уволился рано? Так это не стыдно, – Сёмга побагровел, как перед дракой, и стиснул зубы. Он заговорил вдруг тихим, ледяным голосом, из которого рвалось опасное напряжение:
– Я ракетчик, Варвара… Я классный ракетчик, как все наши хлопцы… Ты что, сомневаешься?
Варвара испуганно осеклась и повернулась к хозяйке дома.
– Пойдем, Светочка, я помогу чай заварить, на листиках…
Женщины ушли, Родион с Ксенией незаметно исчезли еще раньше. Два полковника и отставной майор остались одни.
Мигунов и Катранов глянули на товарища и переглянулись: он выпил очередной стакан рома и застыл, остекленевшим взглядом уставившись перед собой. Сжатые челюсти и играющие желваки выдавали крайнюю степень владеющего им напряжения.
– Давайте лучше споем, пацаны! – бодро предложил Мигунов. – Сейчас найду подходящее исполнение…
Через несколько секунд из динамиков выплеснулся оглушающий рев электрооргана и басов, от которого сидящих на диване вдавило в поролон, а чуть позже вступил голос, жесткий и резкий, как окрик бандита на большой дороге. Это были те же «Шестнадцать тонн», только в исполнении какой-то российской группы, гремучей и дребезжащей, как порожний товарняк, но это исполнение понравилось офицерам куда больше, чем увешанный бахромой старичок Мерл Тревис. Сёмга вышел из прострации, вскочил и принялся, как давеча в ресторане, отбивать тяжелый ритм по паркету: «О, даешь! Это по-нашему!!»
Катран опрокинул в себя виски и взревел вместе с певцом:
Сидели в баре мы в поздний час,
И вдруг от шефа пришел приказ…
«Летите, мальчики, на Восток!
Все по машинам, ведь путь далек!»
Тут же к нему, нарочито хрипя, присоединились Мигунов и Сёмга. Они дергались в такт ритму, как разминающиеся боксеры.
Бомбы в люках – тяжелый груз.
Летим, ребята, бомбить Союз.
Прощайте, девочки, прощай притон!
А в каждой бомбе шестнадцать тонн!..
Они дурачились и орали, расставив руки в стороны, кружа по комнате, словно боевое авиазвено: тяжелый бомбардировщик Сёмга и прикрывающие его с флангов истребители – Катран и Мигун.
Летели мальчики на восток,
Вдали увидели городок,
Зенитки рявкнули в унисон,
Но наземь рухнули шестнадцать тонн.
Бомбы точно легли в цель, самолеты входили в разворот, чтобы лечь на обратный курс, но, как часто бывает, начались осложнения: с противовоздушной обороной шутки плохи…
Снаряд зенитный попал в капот,
Смертельно ранен второй пилот,
На грудь стекает мой правый глаз,
Мне кажется – плачу в последний раз…
Майор Семаго схватился за лицо и рухнул на пол. Полковник Катранов повторил его жест и упал на диван, но полковник Мигунов твердой походкой прошел к стойке бара. Воздушный бой закончился, песня тоже, но виски – нет.
Полковник Мигунов ловко и быстро заправил пострадавшие самолеты, вернув их к жизни, и окосевшая эскадрилья вновь вылетела на опасное задание. Мигунов схватил свой КПК, нажал нужные кнопки, и верхний свет погас, а вместо него в полутьме тревожно замигали скрытые в щелях фальшпотолка красные «галогенки».
Бомбы в люках – тяжелый груз.
Летим, ребята, бомбить Союз.
Прощайте, девочки, прощай притон!
А в каждой бомбе шестнадцать тонн!..
– Вот тебе и Родина-мать, вот тебе и Нью-Йорк, и Москва! – орал, напрягая жилы… непонятно кто: то ли певец на диске, то ли кто-то из эскадрильи. – И какая у них дисциплина: бар, притон, девки… Мы на дежурствах неделями из КП не выходили! И трезвые, как стекло!
