– Петр Леонидович? – испуганно зашептала в трубку Женька, едва расслышав неприветливое, короткое «Да?».
– Кто это?
– Это Потапова Евгения Викторовна, с синей головой, помните? – придушенно всхлипывала в трубку Женька.
– Что у тебя, Потапова? – усталым, недовольным голосом спросил капитан, явно не ожидая ничего хорошего.
– Петр Леонидович, спасите меня! – провыла тихонько Женька, не забывая постукивать ногой по двери, чтобы та бухала о косяк. – Ко мне бывший сожитель вломился, пьяный! Он меня убьет! Честное слово! Помогите! Я сейчас на кухне заперлась, но долго мне не продержаться! – Женя настолько прониклась воображаемой ситуацией, что даже скрючилась на полу возле двери, словно ожидая удара или нападения, по щекам ее текли всамделишние слезы. Вот она, сила таланта!
В трубке царила гнетущая тишина. Женя прямо-таки видела, как капитан борется с естественным и жгучим желанием послать ее на три буквы, а если выйдет, то и куда подальше. Но все же гуманизм, не полностью изжитый в трудовых полицейских буднях из его некогда простой добродушной натуры, все же победил. И капитан, неохотно буркнув «щас будем», отключился.
Вот теперь Женька засуетилась. Она осторожненько опустила на пол два стула и табуретку. Завернула в полотенце штук пять тарелок и грохнула их о край раковины, стараясь производить как можно меньше шума, затем разложила осколки на полу. После достала из холодильника брусничный джем, процедила его через сито и приготовила пипетку. Затем метнулась в прихожую и, стараясь не привлекать внимания Владика, сбросила с вешалки всю одежду, побросав сверху башмаки и тапки, вешалку приподняла и оставила болтаться на одном гвозде. Затем вернулась на кухню и аккуратненько накапала себе в волосы процеженной брусники, так, чтобы та стекала по виску, для верности капнув пару капель на шею. Горловину свитера пришлось порвать. Ну и фиг с ним! Не велика потеря. Свитер был вытянувшийся и аляповатый, весь в аппликациях и бусинах. Завтра она себе с Труппных денег новый купит, дорогой и элегантный. Последним штрихом был ком ваты, пропитанный клюквой, который Женя затолкала себе за щеку, окончательно придав себе вид невинной жертвы мордобоя. Щека имела вид распухший, с края губ сочилась кровавая слюна, супер! Макияж ее размазался, еще когда она по телефону с капитаном беседовала. Оставалось разыграть финальную сцену.
Женька вернулась в прихожую, распахнула внутреннюю дверь, взяла в руки огромные Владиковы ботинки и притаилась на пороге гостиной. Когда же ее чуткие уши уловили на лестнице грохот полицейских шагов, Женька выскочила из укрытия и молча метнула во Владика грязный здоровенный ботинок.
Владик нападения не ожидал, а сидел в трусах, развалясь на диване, довольный, слегка сомлевший от водки, а потому, получив ботинком точнехонько по лбу, разразился громкой отборной бранью, сопроводив ее неосуществимыми угрозами. Женя, не теряя времени даром, запустила в него вторым ботинком и кинулась к входной двери.
Когда ничего не понимающий, оскорбленный в лучших чувствах Владик Корытко, с перекошенным лицом, сжатыми кулаками и громогласными проклятьями, появился на пороге комнаты, Женя уже рыдала на широкой груди капитана Суровцева.
Дальнейшее было сном волшебным. По мановению капитанской руки Владик был скручен двумя бравыми молодцами с автоматами, получил по загривку и под возмущенные крики, бесплодные угрозы и отборный мат был выдворен из квартиры. В одних трусах. Ботинки Женя скинула ему следом на лестницу, вместе с курткой. Сама Женя млела от счастья. Капитан Суровцев счел это посттравматическим синдромом и предлагал вызвать неотложку.
«Мне не в травму, мне в ресторан надо, праздновать», – так и хотелось крикнуть Жене. Но все же, выдерживая роль до конца, она шмыгала носом, пускала клюквенные слюни и одергивала рваный свитер, пока за стражами порядка не захлопнулись обе двери. После чего она с визгом и гиканьем, выплюнув изо рта вату, пронеслась в победном танце по квартире. Потом, вытащив из-под дивана Сильвера с Корнишоном, котенок и правда был похож на маленький огурчик, зацеловала их до одурения и бросилась звонить Ольге. Триумфом хотелось поделиться и похвастаться.
Женя была уверена, что отныне ноги Владика Корытко на ее пороге не будет. При всех своих прочих многочисленных «достоинствах» он был еще и труслив, так что воспоминаний о ночи в кутузке ему хватит до скончания дней.
Глава 8
Утро следующего дня Женя начала с покупки нового свитера, строгого и элегантного. И жутко дорогого. И только облачившись в обновку, она отправилась в клинику «колоть» доктора Васильеву.
В кабинете, как и в предыдущий Женин визит, царили какие-то особые покой и умиротворение, они сразу же окутывали входящего, словно одурманивали восточными благовониями. А между тем в кабинете пахло, как и положено, стерильными инструментами, резиновыми перчатками, бумагой, лекарствами и казенной мебелью.
Женя прошла и села на прежнее место перед доктором, и снова они остались одни. Женя отметила, что, как и в прошлый раз, доктор работала одна, а медсестра должна была вот-вот вернуться. Только теперь Женя усмотрела в этом обстоятельстве особый смысл. Нет медсестры, нет свидетеля.
Доктор Васильева, как и в прошлый раз, была доброжелательна без излишней слащавости, внимательна без навязчивости, и вообще, как ни старалась Женя, придраться к ней она не могла. А вскоре вновь поймала себя на мысли о том, что так ли уж велика вина Галины Борисовны? Не оклеветали ли ее недруги, не напутала ли чего больная Лосева? Но какие бы сомнения ни витали в Жениной голове, выданные Труппом сто тысяч требовали отработки, а приобретенный на часть этих денег новый свитер тормошил Женину совесть, заставляя добросовестно отрабатывать подозреваемую, изыскивая доказательства и добывая улики.
– Галина Борисовна, у меня муж очень переживает, не заразно ли мое воспаление, и вообще, не венерическое ли оно? Вчера весь вечер психовал, денег на уколы не дал, сказал, пока назначение врача не принесу и не докажу, что я не заразная, вообще разговаривать со мной не будет! – Сегодня слезы из Жениных глаз текли рекой, история, придуманная на ходу, вызывала сочувствие у нее самой. Она так и видела жестокосердного гада, ждущего ее дома и не доверяющего собственной законной супруге. Видимо, вчера, в исторический момент изгнания Владика Корытко, ее угнетенный дух вырвался на свободу, расправил крылья и поднял Женю на небывалые высоты, раскрыв дремавшие доселе в ней таланты, в том числе и актерский. Ах, как обрадовалась бы она этому перерождению год, два назад, и как незначительно это событие было для нее сегодня. Актерские подмостки перестали быть желанны, актеры сошли с пьедестала и из служителей храма превратились в уличных скоморохов, потешающих толпу. Зато журналист из досужего сплетника, тщащегося позабавить пустыми байками обывателя, в мгновение ока превратился в поборника истины, в заступника и радетеля униженных и оскорбленных.
Все эти мысли плавно текли в Жениной голове, не мешая ей фиглярствовать.
Галина Борисовна слушала ее с искренним сочувствием, понимающе кивала:
