Коломиец положил цветы на могилу жены – парниковые, сладко и пряно пахнущие нарциссы. Было сумеречно из-за дождя, памятники и деревья сливались и были неразличимы уже в десятке шагов. Он постоял немного, пытаясь вызвать в памяти лицо жены. Вспомнил, как они спускались по реке на байдарках, как ночевали в палатке. Как лежали, прижавшись друг к другу, слушая дождь, барабанящий в брезент палатки. Правда, то был другой дождь. То был скорый летний радостный дождь…
Он помнил запах волос Лизы, а вот лица вспомнить не мог. Голос, чистый, чуть надтреснутый… Лиза прекрасно пела…
Коломиец вздохнул и подумал, что Верочка давно не звонила и не приезжала. У нее своя жизнь, своя компания. В ее возрасте родители не нужны.
«Если бы Лиза была жива, – подумал он, – Верочка приезжала бы чаще».
Дочь позвонила в его день рождения, полтора месяца назад, поздравила. Была радостная, возбужденная. Кричала: «Папка, я тебя люблю!»
Он вышел за ограду могилы, затворил за собой чугунную литую калитку и неторопливо пошел по аллее к выходу.
Вдруг он услышал негромкий женский смех и остановился, удивленный. Смех здесь звучал странно. Осторожно ступая, он подошел к живой изгороди из невысоких деревьев туи, заглянул за них. Увидел женщину, сидящую на низкой лавочке. Она разговаривала с кем-то, кого он не видел. Коломиец, ругая себя за любопытство, придвинулся ближе, но никого рядом с женщиной не увидел. Она была одна.
– Ты представляешь, – заговорила она снова, и морозец пробежал по его плечам, – пришла почти вся наша группа. Зоня постарался, достал адреса, разослал приглашения. Мы собрались в центре, около главпочтамта, а потом уже все вместе поехали к Зоне. У него, оказывается, шикарная вилла в Усовичах. Он встречал нас, такой важный, солидный. Пришли почти все. И Светка, и молодожены, и Шанины. Кирилл Семенович пришел один – Иза уже полгода гостит у приятельницы во Франции и возвращаться, кажется, не собирается. Он был очень любезен, поцеловал мне руку, представляешь? – Женщина рассмеялась. – Заглянул на минутку сын Зони – бизнесмен. Такой же маленький, как и Зоня, но очень важный и деловой. И остался с нами до конца. У них завод алкогольных напитков – алкаш, как называет его Зоня.
В одной из комнат – а на вилле их восемь – устроен музей собственной продукции. Одной водки четыре вида, еще ликеры и наливки по бабкиным рецептам. Мне понравилась водка «Хан Гирей» в плоской маленькой фляге. Очень удобно класть в карман. «В честь предка», – объяснил Зоня. Их фамилия – «Гирик», уверяет Зоня, происходит от «самого Гирея».
Олег Гирик не отходил от меня весь вечер, все рассказывал, как страшно занят, на личную жизнь совсем не хватает времени. Так что, стоит мне захотеть…
Она снова засмеялась, потом закрыла лицо руками и заплакала.
Коломиец стоял, прячась за туями, испытывая неловкость за то, что подслушивает, но не смог заставить себя уйти. Он вспомнил эту женщину. Тогда, почти год назад, он привез ее к подружке и даже не успел хорошенько рассмотреть. Ему было не до того. Потом позвонил Иван, и он ушел. Иногда он думал, что надо бы зайти к Людмиле, узнать, как и что, да так и не собрался. Он рассматривал женщину, удивляясь тому, что узнал ее. Сейчас она выглядела совсем по-другому. Черная одежда, непокрытая голова, влажные от дождя волосы. Когда она заплакала и закрыла лицо ладонями, ему захотелось подойти к ней и сказать… что-нибудь… погладить по голове…
– Все вспоминали Индию, – продолжала она, вытирая слезы, – и тебя вспоминали, как ты читал индийскую книжку и краснел. Помнишь? Светка лезла с вопросами о любви, а потом Людмила рыдала у меня на груди… о своем Леньке. Мне было жалко ее и смешно, когда я представила себе Леньку, пьяненького, рвущего струны гитары, хрипящего «Чаттануга-чучу!»
И луна была такая громадная и висела так низко, что до нее можно было дотянуться рукой. И я сказала Людмиле, что луна эта видела индийских богов, любящих друг друга… И я сказала, луна, пошли мне большую любовь, на всю жизнь, до самой смерти! Я совсем не думала о тебе, я вообще ни о ком не думала. Мне было радостно, и казалось, что впереди только хорошее. Теперь, когда я вспоминаю тот вечер, я думаю, что это был заговор… Да, да, не смейся, самый настоящий заговор против меня. Против нас. Заговор желтой луны и бога из индийской книжки. А когда Людмила спросила, кто он, я ответила… что ты! Твое имя пришло мне в голову вдруг, внезапно. Я совсем о тебе не думала… честное слово!
Помнишь, как ты открыл мне дверь, и мы стояли и смотрели друг на друга, а потом ты посторонился, и я вошла… Я увидела, что пальцы твои дрожат, и это меня приободрило – тебе тоже было страшно!
Она помолчала, потом сказала задумчиво:
– Знаешь, я думаю, что всякая любовь – это заговор и насмешка богов, потому что все проходит… Все проходит так быстро, так бесследно и так больно… Нет выигравших, а только одни проигравшие… а все, что мы строим и выдумываем, – это карточный дом… Жизнь, любовь, привязанности… все это – всего-навсего карточный дом, и достаточно легкого щелчка…
Коломиец попятился, осторожно ступая по мокрой дорожке, и пошел к воротам. Дождь закончился, в просветах туч проглянуло бледное фиолетовое солнце и отразилось в мокром асфальте. Коломиец прошел мимо старушек, продававших подснежники, мимозы и круглые, раскрашенные букетики бессмертника, перевязанные цветными ленточками, подошел к своей машине, темно-синему «BMW» последней модели.
Сидя в машине, он смотрел на кладбищенские ворота, синие купола новой, неоштукатуренной еще, церкви. На куполах были криво нарисованы золотые звезды. Солнце скрылось в набежавших тучах, и заморосил слабый мелкий дождь.
Он так задумался, что едва не пропустил тонкую женскую фигуру в черной одежде, выходящую из ворот кладбища. Он выскочил из машины и стоял, ожидая, когда она поравняется с ним.
– Римма Владимировна, позвольте, я отвезу вас домой, – сказал он.
Римма похудела и поблекла за последний год, лицо ее было печальным. Но Коломиец не знал ее прежней, и она казалась ему очень красивой. Она остановилась, настороженно и вопросительно взглянув ему в лицо. Он поспешил объяснить, что его зовут Василий Николаевич Коломиец, и они встречались раньше, один раз, в обстоятельствах не очень, так сказать… Он беспомощно замолчал, стоял, смущаясь, под ее пристальным взглядом.
– Я помню вас, – сказала она и пошла прочь.
Он нагнал ее у большой старой березы с белым, светящимся сквозь пелену дождя стволом и сказал:
– Я отвезу вас домой, Римма Владимировна. У вас ведь даже зонта нет, вы промокнете и простудитесь…
Она остановилась нерешительно. Дождь припустил сильнее, вздувая пузыри на асфальте. Она провела рукой по мокрым волосам.
– Пожалуйста, – сказал Коломиец, – я же не могу оставить вас под дождем. Пожалуйста!
