Они помолчали.
– Зачем я вам? – снова спросил Коломиец.
– Больше нет никого, – просто сказал Медяк. – Знаете, как бывает, – людей много, а личностей нет. Больше просто некому. Родственник ваш, Трубников Иван Федорович, передумал баллотироваться в мэры. Оно и к лучшему, человек он никчемный. А вы… Валерий Андреевич вас очень уважает. Правда, до выборов осталось совсем ничего, но ввиду того, что выбыл один из кандидатов, я думаю, разрешат зарегистрировать нового.
– А если я откажусь?
– Вольному воля, спасенному рай. Только вы не спешите, Василий Николаевич. Мы поговорим с вами, обсудим все честь честью. И вы подумаете. Обязательно подумаете, а потом будете решать. На все воля Божья. Принуждать силой вас никто не станет, разумеется. Дело сугубо добровольное. Человек должен понимать, на что идет. Управлять городом – это вам не заводом руководить. Поговорим, и вы подумаете. Обещаете?
Коломиец с удивлением вслушивался в слова Медяка. «Воля Божья», «вольному воля, спасенному рай», «честь честью» – эти слова, уместные в устах человека интеллигентного и верующего, старой закваски, были неожиданны в устах Медяка, который, как чувствовал Коломиец, вел жизнь далеко не праведную и интеллигентом не был. Равно как и Прохоров.
«Праведную – не праведную! – подумал он. – Кто им судья?»
Только не он, Коломиец.
Глава 33,
Она же эпилог. Весна
Кончалось лето. Дни стояли не одуряюще жаркие, с быстрыми летними грозами и пышной зеленью, а спокойные, теплые и сухие. По утрам было уже прохладно, на траве долго не высыхала роса, а ночи были по-осеннему холодные, с маленькими и далекими звездами. Растворилось и исчезло, как и не было, его дрожащее полуденное марево. Легкий ветерок приносил запахи реки, сена и яблок. Небо днем было глубоким, синим, без единого облачка, воздух прозрачен, и резкими стали светотени.
В один прекрасный день конца августа двое неторопливо шли по улице, рассматривая номера домов. Один из них был полковник Кузнецов Леонид Максимович, а другой, держащийся за его руку, – мальчик лет четырех, крупный, светловолосый, в синей курточке и новых белых кроссовках.
– Ну вот, Федор, – сказал Кузнецов, – мы у цели нашего путешествия.
– Путешествия? – повторил звонко мальчик.
– Да, путешествия. Это значит, что мы пришли.
Он отворил калитку и пропустил мальчика вперед. Тот сделал несколько шагов по вымощенной плиткой дорожке и остановился, оглядываясь на Кузнецова.
– Смелее, Федор! Здесь живут хорошие люди, – подбодрил Кузнецов.
Навстречу гостям вышел большой кот тигровой масти. Остановился перед ними, задрал хвост и мяукнул басом.
– Кошка! – сказал Федор и показал на кота пальцем.
– По-моему, это кот, – отвечал Кузнецов. – Я вообще-то не очень разбираюсь в этих вещах. Может, и кошка. Хотя, судя по… лицу, скорее все-таки кот. Эй, – закричал он, – есть кто дома?
Никто не отозвался на зов, и мужчина с мальчиком пошли по дорожке дальше, завернули за угол дома и оказались у входной двери. Кот следовал за ними. Перед домом, как раз напротив крыльца, стоял старый сарай, приспособленный под мастерскую. Двое мужчин копались в моторе старого низкого автомобиля с широкими крыльями и большими, как фонари, фарами. Кузнецов и Федор подошли ближе. Один из мужчин, помоложе, заметил их, разогнулся и что-то сказал другому. Тот взглянул, сказал обрадованно:
– Леонид Максимович, какими судьбами? Вот так сюрприз! А мы тут доводим до ума этот музейный экспонат, – он махнул рукой на автомобиль. – Купил за бесценок четыре года назад, и все руки не доходят. Довоенная модель, «Мерседес-Бенц», мечта всякого коллекционера. Сиденья – настоящая кожа, и мотор еще побегает. Не машина – игрушка. Лучше новой будет. А кто это с вами? Внучок?
– Здравствуйте, Владимир Михайлович. Дима, привет! – отвечал Кузнецов. – А это Федор, мой крестник. Шли мимо и решили навестить хороших людей. Да, Федор?
– Да! – Мальчик, прячась за Кузнецова, рассматривал незнакомых мужчин.
– Здравствуй, Федор, – Фоменко вытер руку тряпкой и протянул мальчику. Федор осторожно вложил маленькую, пухлую, исцарапанную ладошку в руку мужчины.
– Там у вас большая кошка! – сказал он.
– Это кот Шарик!
Федор громко расхохотался.
– Шарики бывают собаки, а не кошки!
Взрослые с улыбкой смотрели на мальчика.
– Что же мы стоим? – спохватился Фоменко. – Пошли, сейчас обедать будем. А то мы совсем заработались.
– Да как-то неудобно, – сказал Кузнецов весело, без особого смущения. – Свалились, как снег на голову. С нас, непрошеных, и чая хватит. Правда, Федор?
– Правда! – подтвердил мальчик, переводя взгляд с одного мужского лица на другое.
– Хороший пацан, – сказал Фоменко. – А картошки жареной хочешь? – Он присел на корточки перед Федором.
– Хочу!
– Аппетит у нас отменный, – сказал Кузнецов. – Настоящий мужской аппетит. Пошли, Федор! – Он протянул руку, мальчик в ответ протянул свою, и они все вместе отправились в дом.
Гость и хозяин сидели за столом. Дима хлопотал по хозяйству, приносил и уносил тарелки. Кузнецов исподтишка наблюдал за ним.
– Отец, – говорил Дима, – какие чашки взять? Отец, – говорил он через минуту, – а где заварка?
Мужчины разговаривали. Федор сидел на полу, смотрел по телевизору мультик и громко смеялся. На тарелочке перед ним лежало печенье.
– Славный мужичок, – сказал Фоменко.
– Нравится? – спросил Кузнецов. – Вообще-то, Владимир Михайлович, я пришел к вам по делу. – Он отпил из своей чашки. – Наш мальчик – сирота, а я, в какой-то мере, отвечаю за него. Опекун. Неофициально, так сказать. За ним присматривала одна старушка, но она стала совсем плохая, все время болеет. Да и не компания она ему. Мальчику нужна мужская рука. Вот я и забрал Федора.
Мальчик, услышав свое имя, оглянулся на мужчин и улыбнулся.
– Он отличный парень, самостоятельный, серьезный. У него никого нет, и вот я подумал… А что, если… – Он замолчал, собираясь с духом. – Владимир Михайлович, и ты, Дима… хотите взять его к себе?
* * *
…Прошел почти год после описываемых событий. Зима была долгая, снежная и холодная. Казалось, весна никогда не наступит. Но закончился февраль, и пришел март. С ярким солнцем и ветрами. Запахло талым снегом и мокрой землей. По небу понеслись белые облака. Зачирикали воробьи, радуясь теплу. Старушки на всех городских углах продавали подснежники и мимозу.
Было воскресенье – спокойный, теплый и дождливый день. Дождь шел – скорее туман, чем дождь. Небо исчезло, а вместо него наверху ворочалось что-то низкое, неопределенно-серое, разбухшее от влаги.
