Я остановилась перед витриной салона-парикмахерской, решительно дернула ручку двери и вошла. Звякнул тоненько китайский колокольчик.
Спустя два часа я покинула салон в состоянии легкой оторопи. Вместо серьезной деловой женщины миру явился коротко остриженный подросток с перепуганными глазами, наряженный в мамины одежки. Я шла домой, рассматривая себя в каждой витрине, молясь о том, чтобы не встретить знакомых. Перемена была столь разительной, что я себя решительно не узнавала. Это была не я. Это был неизвестно кто. Угораздило же меня! Действительно… недоделанная.
Голова была легкой, как воздушный шарик. Казалось, в ней гуляет ветерок. Возможно, психоаналитик объяснил бы мое стремление изменить внешность защитной реакцией психики, желанием покончить с прошлым и начать новую жизнь. Дикарь в доисторические времена с целью обмануть духов и начать новую жизнь поступал точно так же. Он раскрашивал лицо другими красками, вставлял в нос костяную палочку вместо деревянной или сооружал себе новую прическу. Природа человека не меняется, сказал бы психоаналитик, ничто не ново под луной, все уже было когда-то…
Дома я уселась перед зеркалом, пытаясь хоть как-то исправить содеянное. Я запустила пальцы в коротенькие вихры, собираясь взбить их и создать впечатление некоторой длины… Вдруг раздался звонок в дверь, и я схватилась за сердце.
Два коротких, один длинный!
Не может быть! Я заметалась по комнате. Схватила свитер, зашвырнула его в шкаф, поправила подушки на диване, расстегнула еще одну пуговку на блузке, привычным жестом головы отбросила назад волосы… ах! Увы! Волос не было. А звонок заливался, как на пожар, – два коротких, один длинный! Точка-точка-тире!
Ситников ворвался в прихожую, как метеор, сметающий все на своем пути. Или, скорее, как торнадо.
– Катька, родная! Как я соскучился! Если бы ты только знала, как я соскучился! – приговаривал Ситников, обрушивая на меня град поцелуев – в глаза, в макушку… Губы у него были жесткие и нежные.
«Кажется, ничего не заметил!» – подумала я с облегчением, вдыхая знакомый запах. Он подхватил меня на руки, захлопнул ногой открытую дверь. Я обняла его за шею и закрыла глаза.
Всякая женщина в подобной ситуации повела бы себя точно так же. Она обняла бы мужчину за шею, видимо, опасаясь, что он может уронить ее, и закрыла бы глаза.
Его нетерпеливые пальцы расстегивали пуговички на моей блузке. Свою рубашку он стащил через голову и швырнул на пол.
– Я с ума сходил! Если бы ты только знала… Скажи, что больше не будешь! Ну, говори!
– Не буду!
– Что не будешь?
– Ничего не буду! А ты сам…
Ситников не дал мне закончить. Его рот прижался к моему, мир завертелся и опрокинулся.
…Мы лежали молча, умиротворенные и счастливые. Моя голова покоилась на груди Ситникова; мое колено упиралось в его бедро…
– Какие у тебя острые коленки, – сказал он то, что говорил всегда. Потом вдруг стукнул себя по лбу: – Катюха, а подарки! Оставил в машине! Я сейчас!
Он, приплясывая, натянул джинсы и выскочил из спальни. Вернулся через несколько минут с десятком ярких пластиковых пакетов, бросил их на постель. Был как воин, бросающий добычу к ногам любимой женщины. Усевшись по-турецки, я потянула к себе ближайший пакет и вытряхнула оттуда несколько пестрых тряпочек. Подняла одну – черный кружевной треугольничек с ярко-красным атласным сердечком и двумя веревочками. На сердечке было написано «Let’s make love!»
Открыв рот, не глядя на Ситникова, я запустила руку в другой пакет и извлекла оттуда коротенькое платьице на бретельках, расшитое крупными золотыми блестками. Из следующего пакета появились на свет ослепительная тишотка с панорамой Нью-Йорка и шорты-бикини с бахромой из разноцветного бисера.
Ошеломленная, я взглянула на Ситникова. Побагровевшее лицо его выражало изумление.
– Ты уверен, что это для меня? – В моем голосе звенел металл.
Я сгребла карнавальные одежки и, недолго думая, швырнула в Ситникова. Он не успел уклониться, и пестрые тряпки бабочками опустились на его голову и плечи. Он подобрал соскользнувший с плеча треугольничек с сердечком, помотал на пальце, помолчал, видимо, сосчитал до десяти, и сказал хладнокровно:
– Классно подходит к твоей новой прическе. Как можно было так себя оболванить?
– Не твое дело! Ненавижу! Убирайся!
Тут мой взгляд упал на собственное отражение в большом зеркале в дверце шкафа. Я увидела нелепого подростка с круглой встрепанной головой и открытым ртом. Хорошо, хоть уши не торчат! Я перевела взгляд на Ситникова. Он, ухмыляясь, продолжал вертеть на пальце кусочек кружева.
– На себя посмотри! – закричала я и швырнула в Ситникова подушкой. Он увернулся, и подушка, как большая жаба, плюхнулась на пол.
– Ну, теперь держись, чучело! – зарычал Ситников, бросаясь ко мне.
Я, хохоча, отбивалась. Пластиковые пакеты полетели на пол вслед за подушкой.
– Сейчас ты у меня все это наденешь! Бедная девушка старалась, а ты швыряешь! – орал Ситников.
– Какая девушка?!
– Алькина мексиканочка!
– Сам наденешь!
Спустя примерно час мы оба стояли перед зеркалом. Я – босая, в красном, сверкающем рыбьей чешуей, платьице. Тонкая, как стебель, шея торчала из глубокого, «до пупа» декольте, короткие волосы стояли дыбом. Выражение лица было какое-то глупо нахальное. Глаза сияли. Ситников завернулся в простыню, как в тогу, и был похож на римского сенатора.
– Знаешь, ты кто? – спросил он.
– Кто? Гетера?
– Дурында! Золотая рыбка!
– Ну, так загадай желание!
– Уже! – отвечает Ситников и притягивает меня к себе…
Глава 29
Римма. Игорь. Свобода
Они шли по улице, держась за руки. Римма оглядывалась вокруг, как человек, вернувшийся домой после долгого путешествия.
– Поехали к тебе, – в который раз уже предложил Игорь.
– Еще немного, – просила Римма. – Мне так хорошо… Теперь я знаю, что такое свобода… – Она заглянула ему в лицо. – Ты знаешь, мне кажется, только сейчас я испугалась по-настоящему. Когда пришел Рыдаев и сказал, что меня освобождают, что нашли убийцу, – я не поверила. И не верила до тех пор, пока мне не дали подписать бумаги. Мне не было страшно, а сейчас я испугалась – а вдруг они не нашли бы убийцу? Или… – Она осеклась.
– …если бы этим убийцей оказался я?
– Не говори так, – Римма потерлась лицом о его плечо. Он обнял ее, и они поцеловались. Они стояли на тротуаре и целовались. Поток пешеходов обтекал их. Римма заплакала. – Я не верю, – всхлипывала она, – я не верю, что я на воле! Если бы ты только знал, какое это счастье! И я не хочу домой…
– Ты боишься, что они могут передумать?
