Случайности, с одной стороны, всегда вызывают подозрения, а с другой – их очень трудно опровергнуть. Хотя способы для этого имеются.
Полицейский инспектор медленно вынул из ящика и со значением положил на стол увесистую книгу в черном кожаном переплете.
– Правоверный мусульманин Ахмед Табба приводится к присяге на Коране, – четко произнес он обязательную формулу, которая печатается в конце протокола и заверяется подписями обеих сторон.
– Поклянитесь, что рассказали правду!
Дрожащая рука легла на чуть потертую посередине обложку. Обостренным восприятием Ахмед заметил эту потертость и понял, что на это самое место уже опускались сотни или даже тысячи потных, горячих, дрожащих рук его предшественников. Неужели все они говорили правду?! А сколько нечестивых рук и мерзких голов отрубили за клятвопреступление?!
Но его это не коснется: он ведь рассказал правду!
Нападение действительно имело место и вызвало самооборону, а Горин и вправду директор «Московских огней»! Конечно, чего-то он не договорил, но Аллах милостив и не обратит внимания на мелкие неточности…
– Клянусь! – как можно тверже сказал он.
Сила самовнушения была такова, что даже пот перестал капать.
– Где сейчас этот русский? – вкрадчиво спросил инспектор.
– Он ушел с караваном… Махмуда. Изучать пустыню.
Пауза оказалась почти незаметной. Почти. Инспектор не обратил на нее внимания, а контрразведчики за односторонним стеклом снова переглянулись.
– Что-то он темнит! – процедил один из них.
– Но в базе данных ни на одного, ни на второго сведений нет, – второй опустил трубку. – И по существу, нам нечего предъявить этому русскому…
– Если мы его возьмем с Библией, можно обвинить в пропаганде чуждой религии… – сказал первый.
– Когда, – уточнил напарник. – Когда мы его возьмем.
* * *
Время медленно пожирает пространство.
Заходящее солнце обрисовывает верблюдов, отбрасывая тени а-ля Дали – на неестественно вытянутых и тонких ногах. Легкий ветерок подхватывает сюрреалистические силуэты, несет по вечно безоблачному небу далеко-далеко – в те края, где облака водятся, а там разворачивает их вновь, и тиходонские пацаны, раскрыв рты, разглядывают невесть откуда взявшийся в вышине верблюжий караван. И может быть, запевают: «Караван Шаперай-ли, ай ли, идет в свой край родной…» Нет, это я приврал, не запевают. Другие времена, другие песни… И нет среди них худого кучерявого мальчишки с зелеными глазами, которого очень интересовало, откуда в привычном небе берутся облака, напоминающие экзотических животных.
«Теперь ясно, Димка?»
«Ясно», – отзывается в моей душе мальчик из начала шестидесятых.
Что делает сейчас Ахмед? Чтобы окончательно не закрепиться в звании недобросовестного свидетеля, он должен был прийти в полицию. Наверняка он дает показания. Наверняка поклялся на Коране. Наверняка полицейские вызвали представителя контрразведки. И сейчас наверняка весь мощный розыскной механизм ОАЭ направлен на то, чтобы отыскать милейшего директора фирмы «Московские огни» Игоря Андреевича Горина. То есть меня. Правда, сейчас респектабельного Игоря Андреевича очень трудно узнать.
Путешествие по пустыне не способствует восстановлению первоначального лоска вконец изношенного костюма. Платок на голове хорошо защищает от солнца, если его правильно завязывать, но я этому не научился, поэтому лицо обгорело и шелушится. Частично это безобразие скрывает отросшая щетина, которая противно скрипит, когда проводишь пальцами по щекам, и старит меня лет на пятнадцать. Я не сплю по ночам, сторожкая дрема на высоченном седле не позволяет восстановить силы. Я похудел, а качаясь на верблюжьем горбу, приобрел сутулость. Для защиты от солнца днем и от холода ночью мне выдали выцветший, с многочисленными потертостями халат. Длинную мастырку в зубы – и вылитый караванщик Шаперай-ли!
Сейчас даже проницательнейший Миша из посольской резидентуры вряд ли узнал бы меня с первого взгляда. Пожалуй, и со второго тоже… Жаль, что не он меня ищет!
По большому счету, полиция и контрразведка ориентируются не на черты внешности и не на одежду. Когда забрасывается широкий невод, используются более емкие и универсальные приметы, позволяющие на первом этапе выделить искомый объект из массы ему подобных. «Белый, русский, говорит по-английски, арабским не владеет…» Правда, сейчас не бросается в глаза моя белизна, а то, что русский, – и вовсе на лбу не написано… Детское утешение! Чтобы окончательно запутать следы, с Джафаром я разговариваю по-арабски. Он жил в Африке и довольно сносно владеет диалектом «шоа». Сейчас старший караванщик определяет наше местонахождение.
– Далеко до границы? – спрашиваю я.
Джафар неопределенно показывает на карте. Трудно сказать, чем вызвана эта неопределенность. У него есть GPS-навигатор, определяющий через спутник наши координаты с точностью до пятидесяти метров.
– Где граница? – настаиваю я.
– Никто точно не знает, – поясняет Джафар, и его потемневший морщинистый палец елозит на потертой бумаге по желтому, с черными точками изображению песков – сантиметр в одну сторону, сантиметр – в другую. Каждый сантиметр карты – тридцать километров пустыни!
Ясно… Демаркация здесь не проводилась, контрольно-следовая полоса не наносилась, проволока не натягивалась, вышки не ставились… Так нередко бывает между дружественными странами, особенно если их разделяет практически непроходимая пустыня. Впрочем, кто хочет, тот проходит… Например, мы именно это и делаем. А может, уже сделали, в зависимости от того, где на самом деле проходит воображаемая линия: там, где палец Джафара находится сейчас, или там, где он находился пару секунд назад…
Мы остановились на очередной ночлег. Джафар, как всегда, уложил верблюдов по кругу, а лагерь разбил внутри. Оказывается, змеи не выносят запаха верблюжьей шерсти – наверное, в них живет генетический страх перед беспощадными жерновами копыт. Как бы там ни было, тяжело дышащий живой круг защищает от пресмыкающихся так же, как шерстяная веревка в прериях Американского Запада. По крайней мере, должен защищать. Но когда я, положив под голову твердый прямоугольник в сером брезенте, лежу под звездным черным небом, легкий шелест песка в часах Вечности иногда кажется стремительным скольжением смертоносной рогатой гадюки…
Впрочем, не сплю я по другой причине: доверять моим новым «друзьям» нельзя, потому что неизвестно, кто они на самом деле – друзья или враги. Так часто бывает в моем ремесле, поэтому всегда лучше перестраховаться и думать о людях хуже, чем они могут быть! Сказать, что они друзья, можно будет только тогда, когда они доставят меня к месту назначения живым и невредимым. А выяснить, что они враги, можно в любой момент, и очень важно быть наготове, чтобы отличающийся резким и сильным боем товарищ Токарев успел сказать свои прямые и веские слова…
В центре лагеря устанавливают плитку с сжиженным газом. Никаких костров, никакой романтики. Возможно, потому, что ломать крученые гибкие ветви ползучего кустарника – дело достаточно муторное. Да это и не нужно – у Джафара есть все для цивилизованной жизни: солнечная батарея, спутниковый телефон, аккумуляторный холодильник с консервами… Пока помощники готовят еду, он заканчивает ориентацию на местности и складывает карту.
