В них женщины проносятся с горящими глазами,
С холодными сердцами, золотыми волосами…
На душе у Жени стало тоскливо. Она вдруг подумала: какое это странное место — Москва. Взять хотя бы музыку. Она тут звучит на каждом углу, в каждую секунду дня и ночи — и никому это не мешает. Музыка, музыка, музыка… Она несется со всех сторон. Одна мелодия наслаивается на другую, переплетается с третьей… Не город, а огромная музыкальная шкатулка, сделанная сумасшедшим мастером.
Женя посмотрела на замершее у светофора огромное стадо блестящих машин, перебежала дорогу, дошла до сквера и обессиленно опустилась на скамейку.
* * *
Выпроводив Женю, майор Черевко снял телефонную трубку и быстро набрал номер справочной.
— Будьте добры, код Среднесибирска.
Выслушав ответ, он нажал на рычаг и, поглядывая в бумажку, набрал номер.
Гудок, второй, третий… Наконец, трубку сняли.
— Слушаю, — откликнулся на том конце недовольный женский голос.
— Добрый вечер. Я вам звоню по поводу Евгении Ремизовой.
— А вы кто?
— Я из милиции. Майор Черевко.
— Из милиции? Эта тварь что-то натворила?
Майор слегка опешил.
— Нет. Мы задержали ее по ошибке, но уже отпустили.
— Зря.
— В каком смысле?
— В прямом. Этой гадине самое место в тюрьме.
Внезапно в голове Черевко созрел четкий план.
«Я подруга Елены», — вспомнил он слова девчонки. И усмехнулся: «Значит, подруга? Ну-ну».
— Вы не могли бы рассказать мне о вашей племяннице подробнее?
— А вам зачем? — насторожилась его собеседница.
— Видите ли, ваши слова заставили меня насторожиться. Что, если она действительно виновата? Тогда, отпустив ее, я допустил ошибку, которую обязан исправить.
— Конечно, допустили! Она воровка!
— У нее есть судимости?
— Нет.
— Приводы в милицию?
— Тоже нет. Эта тварь хитра как дьявол. Ей всегда удается избежать наказания. Но из дома она тащит давно. То колечко пропадет, то брошка. А однажды умудрилась вынести из дома часть гэдээровского сервиза!
Черевко нахмурился.
— И вы сможете повторить ваши показания в официальной обстановке? — спросил он.
— Конечно!
— Гм… — Майор задумчиво потер пальцами толстый подбородок. — Но этого маловато для задержания, — пробормотал он задумчиво. — Вот если бы что-то конкретное. Что легко можно доказать.
— Конкретное? — хмыкнула собеседница. — Да пожалуйста! У нее при себе должны быть золотые серьги с бирюзой. Она украла их у моей дочери. Мы с дочерью готовы это подтвердить!
— Вот это уже ближе к делу, — удовлетворенно заметил Черевко. — Но для того, чтобы у нас был повод ее задержать, вы должны написать заявление о пропаже украшения.
— Если нужно — напишу!
— Отлично. Позвоните мне, когда отдадите заявление в милицию. Я свяжусь с коллегами и прослежу, чтобы делу был дан ход. — Майор продиктовал женщине номер своего телефона и, распрощавшись, положил трубку.
Черевко вздохнул и устало откинулся на спинку кресла. Ну вот, дело сделано. Хотите играть грубо? Пожалуйста. Только вам придется учесть, что в этой игре у меня на руках тоже есть козыри.
8
Две цыганки, вынырнув из кустов, быстрым шагом подошли к скамейке. Одна из них, старше первой, с отвратительной бородавкой на носу, быстро огляделась по сторонам. Вокруг не было ни души. Лишь рядом с мусорным баком грызла какую-то дрянь большая белая собака.
Вторая цыганка, еще совсем молодая, но с таким же грубым, прокопченным на солнце лицом, протянула к старшей тощую руку:
— Шелоро, дай перстенек поглядеть!
— Не дам, — огрызнулась, ощерив золотой зуб, та. — Сама не насмотрелась. Да тебе и опасно отдавать. Дашь тебе золото, вернется — серебром!
— Ай, Шелоро, как можно так говорить? Ты же моя сестра. Я тебя никогда не обижала.
— Обидела б, кабы могла, — сказала бородавчатая.
Молодая цыганка, которую звали Нана, удрученно вздохнула:
— Зачем так говоришь? Не хочешь давать — не надо. Я бы и сама его не взяла.
— Это почему же? — насторожилась Шелоро.
Нана лукаво прищурилась:
— Ты, когда перстенек брала, все больше на него смотрела, а я — на девку эту.
Шелоро фыркнула:
— А мне что за дело? Смотри на кого хочешь, только на меня не пялься. Глаз у тебя дурной.
— Может, и дурной, — согласилась Нана, — зато зоркий, как у птицы. Непростая это девка. Говорю тебе, Шелоро, непростая. Заговоренная. И перстенек этот — тоже заговоренный. Я сердцем это чую, а сердце никогда не обманет.
— Ну тебя, Нана. Вечно ты не то говоришь. Обыкновенная девка. Кто ее заговорил?
— Не знаю кто, но не из наших, не из цыган. — Нана сдвинула брови и на секунду задумалась. — Тут русская заговаривала, — проговорила она, морща смуглый лоб, — я по лицу ее видела, по рукам видела, по глазам. — Внезапно глаза Наны блеснули. — Брось перстенек, Шелоро! — взволнованно сказала она. — Беда на нем! Брось!
— Я брошу, а ты подберешь? — усмехнулась Шелоро. — На палец его надену, чтобы ты завидовала. Может, ты права и перстенек — заговоренный. Покажу его твоему Федору. Может, он тебя, ворону, бросит и в мое гнездо прилетит!
Шелоро вытащила из кошелька перстень, подняла его над головой, держа двумя толстыми пальцами, и захохотала. Нана зыркнула на нее злобным взглядом.
— В твоем гнезде, кроме костей обглоданных, ничего нет, — сказала она холодно. — Мой Федор уют и ласку любит. А твой язык — злой, любого мужика со свету сживет.
— Вот и посмотрим! — усмехнулась Шелоро и надела перстень на мизинец. — Гляди на меня, ворона, любуйся: как раз впору пришелся!
Шелоро отставила руку, растопырила пальцы и залюбовалась сверкнувшим на солнце камушком, потом сняла перстень и положила в кошелек. Откуда ни возьмись налетел ветер. Нана поежилась и вдруг встрепенулась, вздрогнула всем телом — где-то наверху грохнула об раму оконная створка.
Нана задрала голову. Она успела увидеть летящий с неба сверкающий дождь осколков и отбежала. А Шелоро, поглощенная манипуляциями с перстнем, сообразила слишком поздно. Заметив краем глаза, как Нана отпрыгнула в сторону, Шелоро повернулась к сестре и вопросительно на нее посмотрела.
И в этот момент осколки разбитого стекла с оглушительным звоном обрушились на асфальт. Один из осколков рассек до кости руку Шелоро. Она выронила кошелек с перстнем.
