— Мне не нужна любая.
— Теперь я знаю. А когда ждала… Мешала в кастрюле воду и загадала: если явишься, как в первый раз, только ночью, значит, придешь, как пришел бы к любой. А если прилетишь сразу — потный, пыльный, но сразу ко мне, значит…
— Но я же прилетел! — капитан взмахнул руками, как большая птица.
Аннушка еще теснее прижалась к нему.
— Как хорошо, когда ты рядом.
— Жаль, что ненадолго.
— Почему?
— Завтра снова на войну. В Панджшер. Дней на десять… — начал было Фоменко, но, заметив, как влажно заблестели ее глаза, спохватился и бодро добавил: — Зато вернемся — месяц будем гулять!
Слезы уже катились по ее посеревшим щекам.
— Если с тобой что-нибудь случится…
— Ну что может со мной случиться? Разве я дам хоть одной глупой пуле продырявить себя? — Капитан наклонил голову. — Посмотри на мои седые волосы. Я же старый и мудрый. Ну? Посмотри!
Аннушка коснулась его головы рукой.
— Ты сейчас никуда не уйдешь?
— Полчаса у нас есть.
— Всего?
— И целая ночь впереди…
13
Стайка афганских мальчишек играла в футбол прямо на пыльной, ухабистой дороге — рядом с проволочными заграждениями советского полка, проходившими вдоль бетонной стены, из-за которой выглядывала вышка с часовым.
Часовой с автоматом в руках — совсем молодой солдат в бронежилете и каске — во все глаза наблюдал, как пацаны, громко и возбужденно крича, перебрасывали ногами старый, латаный-перелатаный мяч. На губах часового играла ностальгическая улыбка…
Один из ребят слишком сильно ударил по мячу, и он полетел за проволоку — прямо к бетонному забору.
Стайка пацанов тут же метнулась к проволоке.
Часовой насторожился.
Двое мальчишек быстро отогнули ряды «колючки» палками в разные стороны, а третий полез в образовавшуюся щель.
Лицо солдата испуганно вытянулось. Он подался всем корпусом вперед, едва не свесившись через бортик вышки.
— Куда ты лезешь?! Буру, бачча, буру!
Но афганский мальчишка словно не слышал его. Оказавшись за ограждением, он бросился к мячу.
Взрыв противопехотной мины подбросил мальчишку в воздух.
Упав на землю, он пронзительно закричал.
Из его разорванной штанины торчал кровавый обрубок…
14
Прапорщик Венславович проснулся, когда в дверь колотили уже ногами.
Откинув одеяло, начальник продовольственного склада сел на кровати и помотал головой. В третьем часу ночи ушел от Эллочки. А сколько выпили, сколько выпили…
— Щас открою, — буркнул он, натягивая брюки.
— Шевелись, кусяра! — раздался за дверью разъяренный голос, узнав который, Венславович, так и не успев застегнуть ширинку, метнулся к двери.
Подполковник Поташов шагнул через порог прямо на начальника склада и, если бы Венславович не шарахнулся в сторону, сбил бы прапорщика с ног.
— Десятый час, а ты вылеживаешь?!
Прапорщик торопливо застегивал брюки.
— Так я продукты в столовые еще вчера выдал.
— При чем тут столовые? — гремел гневный голос Поташова. — Шевелись, дело срочное!
— Комиссия, что ли, нагрянула? Так мы им мигом стол сообразим…
— Какая комиссия? — Поташов застонал. — Пацаненок афганский на нашей мине подорвался, у автопарка. Ногу оторвало… Но вроде живой.
— А я… Я тут при чем? — Венславович глупо уставился на Поташова.
— Откупаться от родни надо. У тебя муки много?
— Есть.
— Дашь мешок… Нет, лучше два. Пшеничной. А сахар?
— Тоже есть.
— Килограммов тридцать надо.
— А у них ж…а не склеится? — осмелел от жадности Венславович. — И чего мы вообще должны откупаться? Зачем?
Поташов со злостью плюнул на пол.
— Там, у нашего забора, где подорвался этот сучонок, табличка должна была стоять — «Заминировано».
— А ее что, не было?
Поташов вздохнул.
— В том-то и дело… Раньше стояла. А потом пропала. Может, афганец какой спер на растопку…
Подполковник раздраженно махнул рукой.
— Давно уже надо было другую поставить. Все руки не доходили…
Венславович поморщился.
— Да… Раз таблички не было — плохо дело. Если родители пацаненка поднимут шум…
— То-то и оно, — протянул Поташов. — Если дойдет до комдива — все получат по шее: начиная от командира полка и кончая…
Он снова со злостью махнул рукой.
— Короче, командир сказал замять это дело. И поскорее… Тушенки еще дашь. Ящика четыре.
15
…От Венславовича Поташов потащился обратно в штаб.
Последнюю неделю неприятности валились на секретаря парткома одна за другой.
Сначала ему натурально плюнули в лицо. Пару дней назад «уазик», на котором он выехал в город за покупками, притормозил у оживленного перекрестка. И пожилая афганка без паранджи (видно, образованная — учительница или врач, раз не блюдет шариата) подошла к машине и, не говоря лишнего, через опущенное по случаю жары боковое стекло ловко харкнула, угодив Поташову в нижнюю губу. Точно парализованный, подполковник с полминуты не мог закрыть рта, а когда пришел в себя и, содрогнувшись от омерзения, заорал: «Сука!» — афганки простыл и след.
Вчера проклятый Рокфеллер опять устроил концерт у дверей его комнаты.
А сегодня на секретаря «повесили» мальчишку, которого черти понесли на минное поле.
Если бы это было все…
Пока полк был на «боевых», Поташов слетал в Союз и привез из ашхабадской учебки молодое пополнение. И надо же такому случиться: среди ста двадцати нормальных русских, украинских, белорусских, узбекских и прочих хлопцев надежных национальностей в команду затесался рядовой Ойте. Немец. И в придачу — меннонит.
Такой свиньи Поташову еще не подкладывали.
И все потому, что в Ашхабаде секретарь принимал команду наспех — на сборы отвели только день.
Узнав лишь вчера, во время беседы с молодым пополнением, всю подноготную рядового Ойте, секретарь мысленно, но от души пожелал замполиту ашхабадской учебки переболеть брюшным тифом. Потому что тот, подлец, не мог не знать про немца и про меннонита. Но наверняка — да какое там наверняка, точно! — из-за нехватки людей подсунул в афганскую команду Ойте, чтобы не сорвать плана по укомплектованию 40-й армии личным составом.
