В низеньком саманном доме скрипнула дверь, и на пороге появился одноногий старик в куцей хазарейской шапочке. Поудобнее приладив под мышками костыли, он двинулся к дороге — туда, где торчал у обочины вросший в землю камень. Добравшись до валуна, хазареец опустился на него, подложив под тощий зад костыли, и замер.
Взамен сладких минут забытья бессонница дарила ему чистый утренний воздух и редкую пугливую тишину. Когда живешь у дороги, которую не обходит стороной война, можно сойти с ума, проснувшись в такой час: то ли пропало все живое на земле, то ли аллах сделал тебя глухим…
Выходя на рассвете к дороге, усаживаясь на валун и щупая слабыми пальцами влажный от росы камень, калека не верил, что земля бывает такой — без лязга и грохота, без выстрелов и криков.
Наверное, однажды хазареец сошел бы с ума, продлись эта тишина чуть дольше.
Но земля принадлежала не одному ему.
Старик вздрогнул, услышав тяжелый неровный гул, родившийся у перевала Джабаль-таш.
В это весеннее утро война снова хотела пройти мимо его дома.
…Уже шестую неделю хазареец мечтал повидаться со старшим сыном: Асад ушел в горы, стал борцом за веру… На днях отец получил от него весточку. Водонос с соседней улицы передал хазарейцу подарок от Асада — почти новый китайский будильник и две тысячи афганей. А прощаясь, шепнул на ухо:
— Асад скоро навестит.
6
Не доезжая до КПП, «бэтээр» ротного притормозил. Бросив водителю: «В парк», — Фоменко соскочил на землю. Медленно передвигая затекшие ноги, он шел навстречу Корытову.
Фоменко, как и Корытов, не вышел ростом. Но в каждом его движении чувствовалась не только недюжинная сила, но и была видна великолепная выправка. Корытов, махая в воздухе кепкой, бежал вдоль колонны и кричал:
— Валера, я здесь!
…Они обнялись. Хлопая друга по спине маленькими ладошками, Корытов от радости зажмурился.
— Как я тебя ждал!
— Долги надо платить, — улыбнулся ротный.
Рокфеллер открыл глаза:
— Какие долги?
— Тебе еще долго расплачиваться. Забыл, как в прошлом месяце я тебя ждал, почти сутки? Когда ты выпросил у меня бэтээр, чтобы смотаться в госпиталь к своей медсестричке? Обещал вернуться через пару часов, а прикатил только на другой день. Меня чуть кондрашка тогда не хватила — думал, кувырнулись в кювет…
Он похлопал Корытова по плечу.
— Ты хоть как себя вел без меня?
Корытов виновато вздохнул:
— Как всегда.
— Снова бегал по модулю в одних трусах и кричал, что разгонишь духовский караван?
— Ага.
— И до комнаты Поташова добрался?
— А как же.
— Женя, Женя… Ну, как тебя оставлять одного?
Фоменко покосился на огромную кобуру Рокфеллера.
— Все страдаешь?
— Какой же я к черту офицер, если на войне, а не воюю? Мужикам в глаза смотреть стыдно.
— Сиди, деньги считай, — пробурчал Фоменко, широко отмеряя шаги.
Рокфеллер едва поспевал за другом.
— Был бы Тодоров человеком, хоть разок бы пустил с тобой на войну.
— Правильно делает, что не пускает. Без тебя есть кому башку под пули совать.
— Слушай, Валера, а может, и тебе хватит это…
— Чего?
— Чепига скоро улетит в Союз без замены. А ты — на хорошем счету. Только заикнись командиру. Досидишь свой срок начальником строевой части. Должность такая же, как у тебя — капитанская, зато самое страшное, что на ней грозит, — это геморрой.
Фоменко поморщился.
— Не капитанскую мне надо… Скажи лучше, что там слышно про третий батальон. Кого ставят начальником штаба?
— Пока не решили.
— А у меня, Женя, шанс есть? Как думаешь?
Корытов пожал плечами.
— Как у всех. Четверо ротных ждут повышения.
— Понятно, — помрачнел Фоменко.
7
У дверей комнаты Корытова оба долго вытирали ноги о полинявший лоскут шинели, служивший половиком.
— С возвращением! — сказал Корытов, переступая порог.
Фоменко шагнул следом и ласково произнес:
— Умеешь встречать, стервец.
В центре застеленного чистыми газетами стола Рокфеллер соорудил скульптуру: на уложенных в ряд банках тушенки, как на гусеницах, возвышалась башней буханка ржаного хлеба с торчащим из нее стволом — бутылкой «Столичной».
— И как твой шедевр называется? — кивнул на скульптуру Фоменко.
— Пьяный танк в предгорьях Гиндукуша, — объявил Корытов, плюхаясь на табурет. — Сейчас мы ему пушку обломаем!
— Водка-то хоть не «паленая»?
— Обижаешь, — развел руками Корытов. — Для тебя берег. Знал, что приедешь живой, здоровый. Ты же везучий.
Неожиданно помрачнев, Фоменко вскинул голову.
— Это я-то?
Корытов недоуменно посмотрел на него.
— А разве нет?
— Какой я, к чертовой матери, везучий, — махнул рукой ротный.
Он прошелся из угла в угол комнаты, вернулся к столу и сел.
— Сколько я уже жду, Женя, когда мне повезет, — сказал Фоменко.
Рокфеллер удивленно вскинул брови.
— Раньше ты не жаловался на жизнь.
— Эх, Женя, Женя… Я ведь уже на первом курсе училища получал ворошиловскую стипендию… Я был лучшим на своем курсе!
— Ты и сейчас самый лучший ротный во всей Сороковой армии, — Рокфеллер рубанул ладонью воздух. — И самый лучший мужик в этом драном полку.
— Жаль, что не с самой лучшей судьбой, — усмехнулся Фоменко и положил на плечо Рокфеллера свою руку. — Я ведь тебе никогда не рассказывал… Как она со мной обошлась. И почему я до сих пор только капитан.
— Так расскажи.
Фоменко снова встал, подошел к окну и, опершись о подоконник руками, вздохнул.
— Принял я после выпуска из училища танковый взвод. Взвод был как взвод, а через год стал лучшим в полку. Я ночей не спал, а если спал, то в казарме. Не жалел ни себя, ни других… И еще через год получил роту. Недолго вот только ею командовал. В шестьдесят восьмом ввели нашу дивизию в Чехословакию. Ты помнишь — мы тогда подавляли контрреволюцию…
В грустных глазах Фоменко словно ожило воспоминание.
8
На улицах чешской деревушки не было ни души.
Передний танк остановился на ее окраине. Следом за ним замерли остальные машины танковой колонны.
